Набрал полную грудь воздуха и продолжил дрожащим голосом:

      — В том году, когда маму его увидел…

      И вдруг я не выдержал, глаза будто сами предательски сомкнулись, вышибли между век пару слезинок, и я поскорее отвернулся от него.

      Он подполз ко мне, приобнял легонько, всё пытался мне в глаза заглянуть и сказал:

      — Да ну чего ты, Тёмка? Растрогался совсем.

      — Прости.

      — Хочешь, давай выключим нафиг, уберём тут всю жратву, пойдём уже со мной салаты готовить? Потом на ёлку сходим?

      Я помотал головой и тут же выдавил из себя натужную улыбку:

      — Нет. Не надо, ты что.

      — Точно?

      — Точно.

      Он пожал плечами и сказал:

      — Ты раз так по Женьке скучаешь, так встреться с ним разок, поиграйте вместе, как раньше, как в детстве. Хочешь, меня позови, хочешь, не зови.

      Я тихо вздохнул и пробубнил:

      — Да не придёт он. Ему уже двадцать два или двадцать три, работает вовсю, жена, дети, ипотека. Какие ему игры? Это раньше было всё, а сейчас… Сейчас уже ни тёти Аллы, ни Женьки, ни посиделок наших.

      — А как же сега?

      Я кивнул с улыбкой и сказал:

      — Вот только сега и осталась, да. Как будто…

      Я вдруг тяжело вздохнул и еле нашёл в себе силы закончить предложение:

      — Как будто замерло всё в этой игре, ждало меня все эти годы, сейчас нажму на кнопку, и этот кролик из «Приключений Мультяшек» сорвётся с места, побежит, и всё опять пойдёт как надо. Не знаю я, как тебе объяснить.

      — Ну ты завернул, конечно.

      Планов на эту ночь мы с ним особых не строили, разложили скрипучий стол-книжку в зале перед телевизором, и Витька начал готовить салаты, а я помогал чем мог. Бегал по кухне, суетился, подавал ему всякие приборы, продукты, тарелки, изредка поглядывал в окно, провожая взглядом последний в этом волшебном году закат. К готовке я себя подпускать боялся, он с этого хохотал, не уставая поражаться моей беспомощности.

      В перерывах он бегал на балкон курить, а я таскался за ним, как хвостик. Он стоял с сигаретой в руках, вдумчиво смотрел на меня под звук ранних салютных залпов во дворе, заглядывал прямо в душу, ничего не говорил, но выглядел так, будто был счастлив находиться со мной рядом. Я дрожал от холода, пытался согреться его тёплым присутствием, робко подошёл к нему и прижался к его горячему телу, а он стоял и не двигался, даже не оборачивался, словно дразнил меня, безмолвно спрашивал, ну и что же ты будешь делать, а? Ледяными руками я прикоснулся к его тёплому животу, меня будто ударило током, жар молнией разлетелся по всему телу, подарил мне волну мурашек, согрел каждую мою клеточку, но лишь на короткое мгновение. А Витя взял и приобнял меня одной рукой, прижал к себе, стараясь выдыхать дым в другую сторону, чтобы не попасть на меня.

      — Стоишь тут, дрянью со мной этой дышишь.

      Он рассказал мне, как наврал родителям, что пошёл справлять Новый год к друзьям, к Олегу со Стасом, у них там как раз у кого-то на квартире намечалась вечеринка. Они обещали его прикрыть. В случае, если его родители позвонят, соврут, что он был с ними. И на душе мне от этого стало спокойнее, я со странным восхищением смотрел, как он весь вечер хозяйственно носился по кухне, наполнял наш новогодний стол салатами, закусками всякими, аккуратно всё сервировал.

      И снова фантомное ощущение нашей с ним семейности меня обожгло в самое сердце, заставило съёжиться и принять суровую реальность. Не были мы с ним семьёй, не жили мы с ним вместе, просто отмечали Новый год, и нечего было себя обманывать. Может, когда-нибудь что-то у нас и получится, но сейчас рано ещё представлять, что мы с ним жили вдвоём, как семья, как бы нам обоим этого ни хотелось. Это ощущение домашнего уюта в моём сердце растаяло в ту же секунду, и я старался отвлечь себя вечерним видом из окна, этими розовыми снежными морями в каменных сумерках. Пустой белый двор заскучал, выглядел так уныло и одиноко, но по-своему празднично, а за окнами в доме напротив рассыпалось разноцветное драже зажёгшихся огоньков, и вся девятиэтажная уродина превратилась в одну большую каменную гирлянду на фоне мрачного, утопающего в слабой метели сумеречного пейзажа.

      — Заяц, — он окликнул меня, возник из ниоткуда во мраке нашей кухни, я дёрнулся и оторвал взгляд от холодного окна. — На, шубу попробуй, настоялась уже, вроде.

      Он протянул мне маленькую ложечку с розовым майонезным желе, не выпускал её из рук, кормил меня, как маленького. Во рту взорвался этот сочный домашний вкус, он отозвался в моём теле приятными солоноватыми волнами, лёгким овощным ароматом и его трогательной заботой, знал ведь, что я эту шубу под Новый год обожал больше всего на свете. Витя облизал ложку и задумчиво смотрел на меня, ловил мою реакцию, играл бровями, спрашивая взглядом, понравилось ли мне.

      Я прошептал ему:

      — Здорово. Вкусно.

      Он расплылся в хвастливой улыбке, сверкнул в кухонном мраке своими милыми зубками и сказал:

      — Не врёшь? Чтобы всю съел, понял?

      Ближе к вечеру мы с ним вышли на улицу, в пустынный декабрьский мороз, отправились в парк на местную ёлку, аппетитно хрустели сверкающим снегом под ногами. В небе кружились невесомые белые звёзды, падали на Витьку, на его красную вязаную шапку и медленно таяли. Ветер выл над ухом и словно выдувал из моей головы все собранные мысли, оставляя внутри лишь глупую пустоту. Тепло его сердца пульсировало сейчас рядом со мной, посреди ледяной бетонной пустыни спального района. Я любовался им всю дорогу до самого парка, всё никак не мог до конца осознать волшебство этого момента, вкушал его опьяняющую сюрреалистичность. Он шёл со мной. Тридцать первого декабря. Рядом.