— Подтянешься разок? — он спросил меня.
Спиной почувствовалось его тёплое дыхание.
Я тихо ответил ему:
— Я не умею.
— Так давай научу.
Он схватил меня за грудь своими тёплыми руками, положил пальцы мне на рёбра, отчего я дёрнулся в приступе лёгкой щекотки.
Его моя смешливость раззадорила, он сам расхохотался, покрепче меня схватил и сказал:
— Ну ты чего? Стой смирно.
А я разнылся, прямо как в детстве, ещё когда меня дед на турнике заставлял заниматься:
— Ну не надо, ну, Вить, пожалуйста.
Перехватило дыхание. Я вдруг оторвался от земли и взлетел к самой верхушке дверного проёма, услышал Витькин тяжёлый вздох, почувствовал, как он руками приподнял меня за подмышки.
— Хватайся давай, — он велел мне.
Так неловко. Он же меня приподнял, нужно хотя бы разок для приличия и подтянуться, хотя бы попробовать. Я обхватил руками холодную железную перекладину, и вдруг почувствовал, как Витька отпустил меня и оставил беспомощно висеть одного.
— Во, во. Ну-ка давай, поднимайся.
Я изо всех сил напряг дрожащие ручонки, до боли в локтях стал тужиться и пытаться приподнять свою тушу на турнике. Поднялся чуть ли не до самого подбородка.
Не могу.
Горячая пульсирующая волна накатила в голову. В глазах засверкали чёрные мушки. Руки разжались, ноги коснулись пола. Я схватился за лоб и опёрся о дверной косяк.
— Тёмка, ты чего, что с тобой? — Витька забеспокоился.
У самого руки дрожат сильнее, чем обычно, шея вмиг разболелась, мутно в глазах, а всё стою, пытаюсь показушно сохранять спокойствие и отвечаю ему:
— Нормально всё, не переживай. Давление просто.
Я тяжело вздохнул и посмотрел своей красной мордой на его испуганное лицо. В висках оглушительно колотилось сердце.
— Точно всё хорошо?
— Да, да. Поэтому и не занимаюсь на турниках. И на физкультуру никогда не ходил.
— Бляха-муха! — вдруг сказал он, подлетел ко мне, схватил меня за шею и запрокинул мне голову.
Я сначала и не понял, что произошло, а потом почувствовал, как по губам разлился металлический привкус солёного кипятка, и заметил краем глаза густые бордовые капли на кончиках его пальцев.
— Стой так, ладно? — он велел мне.
Он убежал в ванную, а я стоял и боялся лишний раз пошевелиться, всё переживал, не загадил ли я ему своей кровищей белоснежный линолеум. Он вернулся с рулоном мягкой туалетной бумаги, надёргал мне несколько кусков, шустро свернул их в трубочку и дал мне. Я заткнул сначала одну ноздрю, потом вторую и аккуратно опустил голову. Стоял и смотрел на него со слезами в глазах из-за бумаги, которая щекотала меня всего изнутри. А он заулыбался, засмеялся неловко, хоть и пытался сдерживаться, будто понимал, что мог меня обидеть.
— Извини, — я сказал шёпотом.
— Дурак. Не пугай меня так больше. Голова не кружится?
— Нет. Всё хорошо.
Витька приложился к моему лбу своей тёплой головой и обхватил мои щёки руками. Дышал на меня и топил в этом моменте сладостной неги. Поцеловал меня ещё разок, на этот раз в нос, и так по-детски заулыбался, словно сам понимал, как потешно это всё выглядело со стороны. А я не растерялся, заразился его ребяческим задором, взял и чмокнул его тоже в нос, легонько даже куснул, совсем так мягко провёл зубками по его нежной коже и задел торчащими в стороны бумажками. Он рассмеялся, мол, ничего себе ты, Артём, обнаглел.
— Я, наверно, домой поеду, ладно? — я тихо спросил его, понимая, что более подходящего момента сегодня уже не подвернётся.
Витька томно вздохнул и сказал:
— Извини, что не можем у меня остаться. Родители в любой момент могут прийти. И ночью, и под утро. Ещё увидят вдруг тебя… Зайца моего увидят.
Опять его это глупое словечко.
Заяц.
По спине прокатилась волна непонятной приятности и настоящего блаженства. Всё тело съёжилось, на лице расцвела улыбка.
— Не обижаешься, Тём? — прошептал Витька.
— Ты чего? — я ответил ему так же шёпотом. — С ума сошёл? На что обижаться?
— На то, что не можем даже у меня остаться. На одну ночку хотя бы. Я же…
— Не против?
Он оживился:
— Да. Я же не против, Тём. Правда.
— Знаю. Знаю, что не против.
Опять меня крепко обнял, сильно-сильно к груди прижал и погладил по голове.
Сладко. Приятно. До́бро.
Витя.
— Вить?
