— Да я лучше бы, вон, как ты, с бабушкой жил и с дедом. Одному то скучно. Умрёшь совсем.

      — А чего обратно к своим не переедешь? К маме, к отцу, к сестре, к племяннику?

      — Тём, — Витька тяжело вздохнул. — Ну чего ты всё елозишь по больному и елозишь, а? Мне мама специально эту квартиру купила, когда всё узнала. Нашу городскую продала и здесь мне купила, рядом с их домом. Чтоб жил как бы отдельно, но как бы и рядом.

      — Зачем? Не понимаю.

      Он строго на меня посмотрел и сказал:

      — Чтоб семью не позорить. Если вдруг не дай бог кто-то чего-то узнает. Всё время ходят меня проверяют, не остался у меня тут кто. Я даже Стасяна с Олегом сюда лишний раз не вожу, боюсь, придут ещё, увидят их, будут орать. Скажут, ага, их водишь, значит и ещё кого сюда водишь.

      Витька посмеялся и посмотрел на меня:

      — Они, кстати, уже про тебя знают.

      — Кто? Этот Олег твой и гоблин?

      — Да они тебя сами за забором увидели, — сказал он и отломил ложкой кусочек торта. — И рассказывать-то ничего не надо было.

      — И что они сказали?

      — Сказали, приходит к концу занятий какая-то морда лопоухая, палит нас стоит издалека.

      Он посмотрел на меня и засмеялся.

      — Да не боись ты, — он сказал мне. — Никому они ничего не расскажут. Зачем мне тогда такие друзья-болтуны вообще нужны?

      Я облизал медовую ложку и робко спросил его:

      — Смеются, наверно, над тобой?

      — Да хрен их знает. Может, и смеются. Вряд ли, конечно. Да если и смеются, пускай, мне-то чего? На себя в зеркало сначала пусть посмотрят. Олег последний год весь жиром заплыл, уже дыхалка на боксе никакая. Стас… Ну, ты его видел, зубы его эти, уши. Страх божий. Сами те ещё отщепенцы.

      — Но вас ведь никто не обижает?

      Он чуть тортом не подавился.

      — Обижают? Нас, что ли? Ха, ты чего это, шутишь? Кому обижать-то? Мы сами кого хочешь обидим.

***

      Витька оставил меня одного в тусклом свете посреди своей комнаты, а сам убежал на балкон, сказал, хочет вытащить всё сразу из рюкзака, чтобы не вонять подкормкой и дохлыми червяками.

      Мягкий старый диван. Свет прикроватной лампы нежно падал на одинокий комод с телевизором, на письменный стол с ноутбуком, наверное, тем самым, роковым. На стене две полки с простой вазой с искусственными цветами и парочкой непонятных старых книг, которые валялись там будто для красоты. Чтоб не пусто казалось.

      В дверном проёме висел чёрный турник-трансформер, его ещё можно было приделать к стене и использовать как брусья. Я такие разве что по телевизору видел, но никак не в своей реальной жизни. Мне и не нужно было. Зачем?

      В воздухе пахло едва уловимой затхлостью, старыми носками, хоть нигде их и не видать, и вещи все были заботливо сложены на стульчик, а камуфляжная и чёрная парадная форма аккуратно висела на вешалке на углу шкафа, вся ровная и выглаженная, на полу валялись гантели, небольшая штанга и пара съёмных блинов.

      Я подошёл к полке над столом, стал разглядывать его аллею славы. Грамоты, кубки, медали, всякие благодарственные письма, фотографии с соревнований самых разных лет его спортивной карьеры, а посерёдке аккуратно, в полуразвёрнутом виде красовалось кожаное удостоверение кандидата в мастера спорта с блестящим значком в красном бархатном футляре.

      Над столом висела большая рамка с фотографией, сделанной совсем недавно, как будто этим летом. Витька с Олегом, Стасом и другими ребятами стояли где-то на природе на фоне озера рядом со старенькой десяткой. И все парни легонько так приобнимали на снимке своих дам, один лишь Витька стоял в сторонке, скромно засунув руки в карманы, и будто улыбался назло своему одиночеству. Интересно, будь мы тогда с ним знакомы, взял бы меня с собой?

      На столе лежал толстенный старый альбом. Я распахнул его тяжёлую обложку и заулыбался. Полароидные фотографии были аккуратно вклеены в самодельные кармашки на каждой странице. А под ними завитушки подписей, красиво выведенные чёрным маркером.

      Вот он с ребятами на природе, стоит у мангала, а внизу написано, «С пацанами готовим шашлыки». Куча фотографий его с Олегом и Стасом в форме, судя по обстановке, в кадетской школе. И подписи все, как одна, такие смешные и немного банальные, вроде, «Наши дружные ребята» или «Армейские будни». Так это всё выглядело просто, так глупо, но так трогательно.

      Вот Витька на фотографии стоит и, вроде как, даёт присягу с какой-то большой красной книгой в руках, что-то торжественно, задрав нос, зачитывает перед командиром, а позади восхищённая толпа с букетами. А внизу написано, «Сегодня я буду победителем, осталось только найти, кого победить».

      Победителем? Точно. Он же Виктор.

      По-латински «победитель».

      Я чуть поморщился от слащавости этих его странноватых цитат, но всё равно продолжал искренне умиляться.

      Перелистнул тяжёлую хрустящую страницу и оказался на развороте, посвящённом его дню рождения. Сбоку была красиво разрисована разными цветами цифра «17», видно было, что Витька на это художество минут двадцать убил, не меньше. В кармашки были вложены фотографии с его мамой, папой и, вроде как, с сестрой Таней и племянником Ромой. А внизу милая и лаконичная подпись, «Семья».

      Странно так. Для кого он всё это делал? Зачем собирал фотографии? Не для себя же? Иначе зачем тогда писать такие очевидные вещи? Кому-то, может, показывал?