«Наш первый Новый Год.»

      А рядом два смешных сердечка, и снова я, как и в прошлый раз, разглядывая его альбом, подавился какой-то излишней простотой и слащавостью, хоть и в моей чёрствой, не такой чувствительной, как у него, душе, всё ещё оставалось место умилению, а на лице невольно расплылась лёгкая улыбка. В жизни он был таким дерзким и грубым, каким-то необузданным зверем, особенно с остальными, с друзьями, с роднёй своей, а со мной раскрывал своё робкое мягкое нутро, совсем этого не стеснялся, ласково называл меня то Тёмкой, то зайцем, и всё это у меня до сих пор не укладывалось в голове, едва ли мне верилось в то, что всё это был не сон, что всё по-настоящему, не придумано, что он вот такой, и больше никакой другой. Странно так.

      А вот и моя нелепая фотография после падения в сугроб, скуксившаяся испуганная морда, кругом белый пепел и свет ёлочных гирлянд за деревьями вдалеке. А внизу надпись, выведенная красивым почерком со всякими завитушками и с любовью в каждой закорючке.

      «2014, спасибо, что не один!»

      Я листал страницы наших с ним воспоминаний, любовался переливами света от лампы на глянцевой поверхности, читал подписи и дошёл до нашего с ним последнего снимка. Тогда он меня застал врасплох у меня в квартире, бессовестно поцеловал в губы, не спросив разрешения, я опешил, а он схватил фотоаппарат и щёлкнул нас. Так я и вышел на фотографии каким-то кособоким, нос у меня весь смялся об его щёку, в глазах читались шок и испуг. А подпись гласила, «Я и ушастая мордаха». Я, когда увидел эту фотографию, так завозмущался, что ни за что в жизни никому её не отдам, буду сам хранить у себя и никому не позволю насмехаться над своим уродством, а он, лис эдакий, взял и стащил её у меня ночью и вклеил в свой альбом.

      Двумя пальцами я держался за краешек сухой мелованной страницы, как вдруг заметил где-то в уголке маленькое бесцветное пятнышко, небольшой, по-странному измятый кругляшок на бумаге и растворившиеся в нём чернила. А рядом ещё один и ещё. Вспомнил, что сам я точно никогда над этим альбомом со слезами не стоял, как бы мне паршиво ни было на душе, и понял вдруг, что это были его слёзы. Сразу в голове молнией сверкнула картина, как он сидел тут одинокими вечерами за столом в холоде этих стен, разглядывал наши с ним фотографии и предавался эмоциям. А чего было плакать, мы же тогда были вместе? Могли видеться хоть каждый день. Сейчас плакать надо было, а не тогда. Да откуда же я знаю, душа его для меня всё ещё оставалась загадкой, до конца не изведанной Марианской впадиной, куда я ещё не совершил своё глубоководное погружение.

      Я захлопнул альбом и убрал его обратно в ящик, чтобы только он, когда вернётся, не подумал, что я тут у него шарился. Всё думал, а не завести ли мне самому такой же, начать туда вклеивать наши с ним фотографии, писать свои мысли? Едва ли у меня это получится, я ведь порой стеснялся откровенничать даже с самим собой, не то, что там с бумагой, да ещё, чтобы не дай бог кто-нибудь прочитал, мама моя или он сам. Нет, к такому я ещё не был готов.

      А из зала доносился звонкий ромкин голосок:

      — Артём! А пройди мне этого крокодила, пожалуйста!

      На лице сразу же засветилась глупая улыбка. Не мог пройти первого босса, Кожеголового. А что же дальше-то будет делать, когда дойдёт до уровня «Испытание», где все злодеи на него друг за дружкой накинутся? Нет, не готов он ещё, маленький совсем, я сам-то эту игру впервые лет в десять прошёл.

      Я зашёл в комнату, увидел взъерошенного Ромку на диване с потным джойстиком в руках, как он пыжился и тратил жизни одну за другой, слышал, как его несчастный Донателло несчастно протянул, «Oh, shellshock!»

      — Пройди, пожалуйста, — он сказал мне жалобно и протянул джойстик.

      Я сел рядышком на диван, перехватил управление, уставился на экран и сказал ему:

      — Ты в сторонку убегай, когда он тебя атакует, ты чего?

      — А как?

      — Вот так. Видишь, как он пригибается и на тебя бежит, жрать начинает?

      Ромка засмеялся:

      — Да.

      — Вот. Ты подпрыгивай, когда он так делает. А потом бей.

      И зелёная крокодилья морда на экране загоралась красным после каждого моего удара палкой по чешуйчатой пиксельной туше, Ромка смеялся, чуть ли радостно не захлопал, когда Кожеголовый плюхнулся на задницу с разинутым ртом и взорвался.

      «Cawabanga!» заорала черепашка, и экран с надписью «Scene 1 – New York City clear» погас.

      Я отдал ему джойстик и предостерёг:

      — Там ведь дальше ещё сложнее будет. Тренируйся немножко.

      Он аппетитно захрустел кнопками, начал проходить второй уровень на корабле и спросил меня:

      — Артём, а вот на сегу есть игра Бэн Тэн?

      Я удивлённо приподнял брови, задумался на мгновение, а потом сообразил, что ведь этот мультик вышел уже когда шестнадцатибитные приставки стали неактуальны, и ответил ему:

      — Нет, про Бэн Тэна на сегу игры нет.

      А он всё не успокаивался:

      — А почему?

      — Потому что… — и я так тяжело и раздосадованно вздохнул. — Давно это всё было, Ром.

      — Давно? Мы же сейчас играем.

      — Да. Играем сейчас, а вот это вот всё… Это давно было. Я… Я не знаю, что тебе ещё сказать.

      А сам подошёл к окошку и окинул взглядом этот тоскливый белый пейзаж, вздрогнул от неуловимого холода и случайно тихо-тихо заскулил, одёрнул себя, не хотел, чтобы Ромка слышал, пушистым краешком рукава от свитера вытер глаза и схватился за подбородок, шмыгнул негромко и увидел, как в небо взмыла страшная чёрная ворона, сорвалась с козырька и испарилась в тяжёлых серых облаках.