— Ого. Я думал, ты чуть по-другому ответишь.

      Пусть сидит здесь и курит один, ишь чего выдумал, мне какие-то очные ставки устраивать.

      Ноги ещё шустрее зашаркали по бетонным ступенькам. За спиной послышался топот зимних ботинок. Только я обернулся, смотрю, а он уже передо мной стоит. Всё лыбится, прямо довольный-довольный, непонятно только по какому поводу.

      — Отойди, пожалуйста, — я сказал ему, хоть сам и понимал, что ничего такого он ведь не делал, просто игрался со мной, как с щеночком.

      — Не отойду, пока…

      И замолчал. А я как дурак ждал, пока он закончит предложение.

      — Пока что? Пока чего?

      Витёк молча расстегнул до середины свою куртейку. Страшно стало. На миг подумалось, что сейчас не то нож достанет, не то ещё чего. Я как в землю врос, и пошевелиться не смел. Смотрю и вижу, как его взгляд скользнул в сторону моей трясущейся руки. Он так по-странному на меня глядел. Будто глазами спрашивал разрешения.

      Страх застилал разум, мысли в секунду подохли. Мыльная завеса паники и тревоги заволокла мир вокруг. Витёк аккуратно схватил мою обледеневшую правую руку своей мозолистой лапой и медленно положил её себе на грудь. Ладонь моя утонула в пушистости его белого свитера под олимпийкой и чуть дёрнулась от слабого удара током. А он впился своим взглядом в мои глаза и всё будто хотел у меня что-то спросить. И это его вопрос я понял без лишних слов.

      Чувствуешь?

      Горячее и ровное сердцебиение, его сокрушительные удары разносились по всему телу и как-то по-странному унимали дрожь моей неспокойной руки. И смотрел я уже не на хитрую лисью лыбу, а на его нежную и добрую улыбку, в его солнечные, сверкающие дневным светом зелёные глазёнки.

      — Откуда ты знаешь? — я спросил его шёпотом.

      А он так же шёпотом мне ответил, будто нарочно меня передразнивал:

      — Виделись мы как-то. Ты там знакомился. Фотографии свои присылал.

      — Ой. Надеюсь…

      Он посмеялся:

      — Нет, нет. Просто лицо твоё лопоухое.

      Неподъёмная бетонная глыба в груди раскололась на тысячи мелких осколков. Стало легко, снова дышалось, будто живу. Дыхание хоть и дрожало, но лилось плавно и умиротворённо, под стать биению его сердца.

      Он сжал мою ладошку чуть покрепче и спросил шёпотом:

      — Можно, что ли?

      Я тихо дёрнул головой и сам даже не понял, кивнул я или это шея так встрепенулась от нервов.

      — Можно.

      Витька закрыл глаза, приложил мою ладонь к своей щеке и тяжело вздохнул. Так вздохнул тяжело, будто всю жизнь этого момента ждал. Ласкался с моей рукой, игрался с ней, как котёнок с клубочком.

      Всю спину мурашками обсыпало, по рукам пронеслась жгучая волна неведомой лихорадки. Волна эта разлилась по всему телу и умерла где-то в самом солнечном сплетении. Рука моя дрожала так сильно, что уже легонько шлёпала его по щеке. Стыдно так стало, с ума сойти.

      Интересно, когда же он меня спросит про дрожь? Когда пошутит что-нибудь про алкоголика, про наркомана? Нет, не шутит вроде бы и даже не собирается.

      Наоборот.

      Взял и приложил ладошку к своим губам. Поцеловал её тихонько. И робкий чмокающий шелест отозвался в подъездных стенах.

      — Прости… — прошептал он еле слышно и открыл глаза. — Просто хотел, чтобы ты знал.

      Он отпустил мою руку, и я стыдливо поспешил спрятать её за спиной. А сам всё прерывисто дышал, громче, чем прежде, уже совсем не боялся себя выдать, ведь свой главный секрет я от него утаить не смог.

      — Вить… Если ты кому-нибудь расскажешь… Мне ведь житья не будет.

      — Никому не расскажу.

      — Не обманываешь меня?

      — Не обманываю.

      Ответ его меня чуть успокоил, привёл в чувства и слегка унял дрожь.

      — Куда ты там всё хотел сходить? — я спросил его и стыдливо посмотрел в пол.

      — На блошиный рынок. Ножик раскладной посмотреть. В хозяйстве пригодится.

      — В хозяйстве? Точно, что ли в хозяйстве?

      — Точно.

      Я зашелестел курткой и махнул рукой, пошли, мол, на твой блошиный рынок. Мы с ним спустились на первый этаж. А в голове всё стелился сплошной туман после его откровения.

      Так вот чего он ходил за мной как хвостик все эти дни. И на студию к нам припёрся. И на кинофестивале я его видел. Всё у меня в голове вдруг и сошлось, ниточки все соединились. Спасибо, что хоть долго не стал меня мучить, а сразу раскрылся.

      На улицу я уже вышел другим человеком. И на Витьку смотрел по-другому, не видел уже в нём какого-то дворового хулигана и неотёсанного солдафона.

      Глупости какие.

      Не был он им никогда, это я всё себе напридумывал. Отныне видел только его добрую улыбку и тёплые глаза в бесконечном холоде городской окраины. А он что во мне видел? Трясущиеся мои макаронины, дурацкую шапку с помпоном, да уши большие? И всё на них так косился, поглядывал, ухмылялся, того и гляди куснёт меня за них, стоило только отвернуться.