— Хочешь, кассету какую-нибудь поставим? — он спросил меня.
— Да, выбирай, какую хочешь.
Он засмеялся и спросил:
— Где там «Сексоповал» у тебя?
— Так и не смог найти.
Он подозрительно на меня прищурился.
— Не врёшь?
— Нет. А что тебе вдруг так интересно?
— Да ну ты так смешно просто рассказал. Обложку эту хотел посмотреть. Как там написано, говоришь? Чего-то там рубят, кто-то визжит?
— Лес рубят, щепки летят. Секс рубят, бабы визжат.
И он так громко расхохотался, как ребёнок, ей-богу, и сказал:
— Да, точно! Блин. Можем на блошиный рынок как-нибудь сходить, поискать.
Я еле-еле присел и ткнул пальцем на комод:
— Раз уж о порнухе заговорили. Достань там несколько кассет чёрных в первом ящике.
Он залез в комод, вытащил оттуда стопку кассет в безымянных упаковках и с подписанными фломастером боковинами, вывалил мне их на диван и стал разглядывать все эти сокровища.
Я схватил одну кассету, протёр легонько от пыли и сказал:
— Мужик один на блошином рынке сказал, что у него дома полно всяких кассет, я поехал к нему в частный сектор, в гараж, он мне показал вот это всё богатство. И говорит, что все их не проверял, что где-то может быть порнуха. Но… Я все почти посмотрел, там только Том и Джерри. Он, видимо, так, на всякий случай предупредил.
Он засмеялся и хитро спросил меня:
— Все посмотрел, говоришь? Специально искал, да? Всё надеялся на что-то.
Я без сил рухнул мордой на диван, прижался к его руке и пробубнил:
— Да ну чего ты всё опошляешь? Это же Том и Джерри, самые старые оригинальные серии.
Он опять лёг со мной рядышком, смотрел мне прямо в глаза в полумраке нашей комнаты и прошептал:
— Знаешь, как я в том году Новый год отмечал? Никак. Один у себя в квартире сидел и грустил.
— Совсем без никого?
— Совсем. От родителей ушёл к себе, не хотел ни с кем лишний раз ругаться.
Я тяжело вздохнул и сказал:
— У меня так же было. Сидел дома один, в этом сраном Лэйквью. Марк в церковь свою ушёл. И никого дома. И никто нигде не празднует. Ни мандаринов, ни Кока-Колы, никаких салатов, никаких плешивых речей по телевизору, совсем ничего. Там, в Калифорнии, было почти двенадцать дня, как раз, когда тут у нас двенадцать ночи. Я сел с телефоном, дождался курантов, и тишина.
— И чего ты? Плакал?
— Да.
Он улыбнулся и признался мне:
— И я тоже плакал.
И мы оба с ним вдруг засмеялись. Я почувствовал, как у меня по щеке побежала дурная тёплая слезинка, и сквозь лёгкую пелену заметил точно такую же у него на лице.
Витька прошептал мне:
— Нормально нас в этом году Дед Мороз наградил, да? Как будто и за тот Новый год исправился.
— Думаешь, на следующий Новый год тоже вместе будем?
— Заяц, ну ты чего? Откуда ж я знаю? Вдруг там метеорит или ещё что?
— Нет, давай без этого. Следующий Новый год… Вместе или как?
Он на секунду замер, поцеловал меня в нос, заулыбался и шёпотом ответил:
— Вместе. В Питер с тобой поедем. Там зимой красиво. Я никогда не был.
И я так мечтательно произнёс:
— Классно было бы, да. А летом побываем в Москве, в городе на Неве.
Я тихонечко засмеялся, немножко даже прокашлялся, и он удивлённо посмотрел на меня.
— Чего-чего? — он переспросил с улыбкой. — На Неве?
— Да это Светка Букина так сказала.
Он так недовольно цокнул и заулыбался:
— Ну вот зачем ты опять начинаешь?
— Мы, кстати, как в той серии, когда они с Геной заболели и сидели дома, она звонила ему колокольчиком, чтобы он ей помогал со всякими глупостями.
Витька положил мне указательный палец на губы, тихонечко зашипел и сказал мне:
— Ладно. Спи давай, хорошо? И я тоже посплю.
Он стал для меня тем воздухом, которым я отныне дышал, без которого мог разве что помереть и ничего больше, само его присутствие в моей судьбе стало живительной влагой, без которой завянут пышные росточки моей жизни, что будто начали цвести только с его появлением. И все эти самые прекрасные на свете вещи он подарил мне в этом году, за что я был ему безмерно благодарен, не в силах даже осознать, насколько великой и бездонной была та ядовитая и гнилая дыра скорби и одиночества в моей душе, которую ему удалось заполнить своей любовью.
