Когда дело касается чего-то мрачного, тёмного, именно свежая кровь чаще всего служит катализатором всех процессов. Наверное, в том присутствовала какая-то своя логика, Рифат просто знал, что без пролитой крови по-настоящему серьёзные дела никогда не вершатся.

Чёрный как смоль головастик встрепенулся, его веки поднялись, являя миру ещё более чёрные, чем тело, глаза. Уставившись на Рифата, зародыш маркиза Форнеуса открыл свою пасть, практически расколов свою голову на две части. Три ряда крошечных острых зубов задвигались в противоположные стороны, будто перетирая между собой чью-то плоть. Рифат намёк понял.

— Сейчас тебе скормят грешников, жди под эти обрывом, — он указал пальцем на крутизну на небольшом отдалении, надеясь, что демоническая тварь в банке его каким-то образом слышит. — Я не знаю, сколько именно жертвенных душ отправится в твою пасть, времени спокойно посчитать грешников у нас не было. Может быть, их ровно шесть тысяч. Возможно, чуть меньше или чуть больше. В любом случае изрядная часть цены сегодня будет заплачена, а дальше уж посмотрим по обстоятельствам.

Не дождавшись ответа, да и вряд ли того стоило ожидать, Рифат выпустил зародыш морского чудовища в океан. Пришла пора переходить к главному акту сегодняшней драмы: к массовому жертвоприношению, которого Рифат, пускай и невольно, страшился, а потому воплощать в жизнь не спешил.

Отправить тысячи человеческих душ прямиком в Ад… Даже для такого целеустремлённого и помешанного на мести человека, каковым являлся Рифат, это не было тривиальным событием.

Всё-таки одно дело — отправлять людей пачками на тот свет в бою, пусть даже нечестном, и совсем другое — предать доверившееся тебе стадо. Второе требует куда большего отрешения от всего человеческого.

«Ахеменид это смог», — в конце концов нашёл точку для внутренней опоры Рифат. — «Он первым предал свою паству! А я… я всего лишь довожу начатое до его логического завершения. Прерываю мучения несчастных».

Конечно, Рифат чувствовал, что это весьма жалкий самообман.

«Прерываю мучения… И обрекаю на новые, только на нижнем пласте бытия», — он вздохнул. — «Но ведь их души всё равно попали бы в Ад, верно? Куда же ещё могут попасть светопоклонники после смерти… В любом случае Форнеус просил души грешников, а значит, если среди тысяч свиней найдутся духи невинные, то они избегнут сей горькой участи. На этом, пожалуй, и точка. А все остальные смогут предъявить мне претензии при личной встрече. Причём весьма скорой…»

По крайней мере насчёт последнего утверждения Рифат не лукавил. У него не было ни малейших сомнений, где будет корчиться его душа после смерти. Он подал Буеру условный сигнал начинать.

— Пришла пора служить злу, — пробормотал человечек, обмакивая перо в банку с кровью. — Пришла пора бесповоротно и по-настоящему губить свою душу. Пришла пора предавать.

Первая свинья сиганула с обрыва. Раздался дикий визг, однако иллюзия безмятежного спокойствия заглушила все нарушающие идиллию звуки. Ожидающие своей очереди на очищение души услышали только всплеск.

Хотя на самом деле первой жертве пришлось хуже всех, и визжать ей было от чего ещё как!

Набросившийся на свинью головастик буквально по кусочкам обдирал с неё плоть, будучи пока слишком мал, чтобы разом поглотить или хотя бы быстро умертвить огромную тушу. Ставшее тюрьмой для человеческого духа животное барахталось в воде, дико вращая глазами и пытаясь плыть к берегу, но, несмотря на незначительность отдельных повреждений, силы покидали свинью слишком быстро, чтобы она могла надеяться на спасение.

Вокруг раздираемой туши образовалось широкое пятно красного цвета, но со стороны всем казалось, что животное бодро плывёт к берегу, превращаясь по пути в человека…

Агония, выглядевшая как триумф. Боль, замаскированная под ликование. Жуткая гибель, выдаваемая толпе за спасение. В этом отношении происходившая трагедия являлась своего рода метафорой взаимоотношений между народом и сильными мира сего. Аллегорией на общественный договор, где страдания одних преподносятся горсткой избранных как величайшее достижение, смысл жизни для праведных мучеников. Правда, эти самые избранные почему-то повторять подвиги населения не спешат, но это уже совсем другая история.

Туша свиньи истончалась, превращалась в кровавые ошмётки, в то время как головастик стремительно рос. Одна жизнь взращивала собой жизнь другую. Куда более злобную, а потому эффективную.

Когда первая жертва испустила наконец дух, Рифат поставил точку, дописав предложение в Книге. Рядом с ним на берег вышел счастливейший человек.

Ненастоящий человек, иллюзорный, но это было непросто понять даже вблизи, так что стоявшие в отдалении свиньи приободрились.

Снова раздался всплеск, а затем вопли ужаса, которые не слышал никто, кроме Рифата. Вновь тушу стали раздирать на части, но на сей раз уже побыстрее. Откушенные кусочки превратились в куски, широкая пасть головастика с каждым новым укусом отрывала всё больше мяса от содрогавшейся плоти.

От третьей свиньи зародыш Форнеуса уже легко отрывал за один раз конечности. А где-то после десятка загубленных душ начал заглатывать свиней целиком, превратившись из головастика в нечто, напоминавшее зубастого детёныша кита. Дело пошло гораздо быстрее.

Позади Рифата собиралась группа вернувших свой исходный облик людей. Мираж воздействовал не только на зрительное восприятие, но и на слух и обоняние свинок, поэтому те начали прыгать с обрыва уже не поодиночке, а сразу по несколько штук. Их решимость с каждой минутой всё крепла. Как крепло и новое тело Форнеуса, жадно поглощавшее одну душу за другой.

От свиней не оставалось теперь даже косточек. А зубастый детёныш вскоре стал настоящим китом. И при этом всё рос, рос и рос. Примерно после тысячи пожранных грешников Форнеус стал настолько огромным, что свиньи прыгали ему прямо в открытую пасть. При этом вдвойне обманутым душам казалось, что это всего лишь немного потемнела вода. Но ведь если их наказал свет, значит, темнота как раз то, что нужно для исцеления, верно?

Большая толпа радующихся людей за Рифатом подтверждала их выводы.

К тому времени, когда небо с водной гладью потемнели уже не от иллюзии, а из-за наступления ночи, на краю обрыва осталось не более пары сотен наименее решительных душ, и вот тогда Буер перестал церемониться. Грубыми пинками демон завершил жертвоприношение, растянувшееся на большую часть дня. Кто не хочет принимать «спасение» добровольно, для того всегда найдётся чей-то сапог, заставляющий принять «благоденствие» принудительно. И это уже не метафора, это будни.

Рифат захлопнул сослужившую ему добрую службу Книгу. Невольно задумался, насколько действительно «добрая» эта служба… Невольно вздрогнув от исчезнувшего после завершения иллюзии шума, посмотрел на гигантского китообразного монстра, наконец-то закрывшего свою зубастую пасть. Такое чудовище могло проглотить не то что несколько свиней, а большой корабль, если не целый флот разом.

Феноменальная туша казалась беспомощно выброшенной на берег, поскольку дно под обрывом было недостаточно глубоким для такого создания. Тем не менее, активно двигая ластами и хвостом, чудище сумело развернуться и поползти прочь в морские пучины.

В голове Рифата раздался знакомый голос Форнеуса:

«Пять тысяч шестьсот две души. Пять тысяч шестьсот две души, человечек! Это меньше, чем я просил, но достаточно, чтобы я начал действовать. Ты у меня в долгу, смертный».

Уставший и помятый Рифат кивнул:

«Рассчитаемся позже, маркиз. Обязательно рассчитаемся…»

Увидев приближающегося к нему Буера, он поднялся. Отряхнул с одежды песок. От резких движений покалеченные рёбра сразу же напомнили о себе, но Рифат лишь поморщился, глядя вслед удалявшемуся от берега монстру.

Вскоре тот полностью скрылся под водой, а спустя ещё несколько минут пропала даже рябь, указывавшая на расположение чудища. Однако Рифат каким-то образом владыку демонов чувствовал.