Вот пришла Настя! Все в порядке.
* * *
Как ты понимаешь, я нахожусь под впечатлением смерти Константина и все раздумываю, раздумываю. А так как мысли мои тяжелые, навязчивые, о литературной судьбе, о том, что сделал со мною МХТ, то, чтобы перевести их на другие рельсы, приведу тебе несколько картин, сопровождавших смерть.
* * *
Человеку, случайно позвонившему в Театр по своему делу, днем 7-го, мхатовская дама (кажется, сестра Рипс[и][1631]. Есть такая?), заикаясь, сказала так:
— Да… вот… у нас тут… происшествие…
— Какое происшествие?
— Происшествие… Константин Сергеевич… умер… Только умоляю… никому, никому ни слова?!
* * *
Я. Настя, вы знаете, кто такой Станиславский?
Настасья. Станиславский? Нет, нет! И не знаю я! Никакого такого не знаю!
Я. А… Ну ладно.
* * *
Через несколько часов.
Настасья (сконфуженно). Вы спрашивали, знаю ли я Станиславского? Я-то своими мыслями была занята… Ну как же мне его не знать! Мне Поля позвонила сейчас… Ведь я так люблю сцену!.. И мамочка его так любила… Мы, бывало, сидим с мамочкой и каждый вечер о нем разговариваем… Мамочка говорит: Ах, Настя, Настя! Вот бы от кого букеты да духи получать! И я говорю — хорошо бы было, мамочка!
Теперь-то Оле директором Николая Васильевича[1632] посадят! (Записано дословно.)
Ну вот две сцены. Больше пока писать не буду, приехал Сережа Е.[1633] При этом письме от него листок.
Целую крепко.
Твой М.
P. S. Появился Евгений[1634] из Архангельского и придет обедать.
175. И. О. Дунаевскому[1635]. 22 января 1939 г.
Москва
Получил Ваше милое письмо, дорогой Исаак Осипович! Оно дает бодрость и надежду. В этом письме II-я картина[1636]. От всей души желаю Вам вдохновенья. К этому пожеланию полностью присоединяется Елена Сергеевна. Мы толкуем о Вас часто, дружелюбно и очень, очень веруем. Извините, что пишу коротко и как-то хрипло-отрывисто — нездоровится. Колючий озноб, и мысли разбегаются.
Руку жму крепко, лучшие пожелания посылаю.
Ваш М. Булгаков.
P. S. Не могу отделаться от мысли, что Шантавуан[1637] — бас. Бас, бас! Не согласны?
176. И. О. Дунаевскому. 26 января 1939 г.
Москва
Дорогой Исаак Осипович!
При этом третья картина «Рашели». На днях во время бессонницы было мне видение. А именно: появился Петр I и многозначительно сказал:
Время подобно железу горящему, которое ежели остынет…
А вслед за ним пожаловал и современник Шекспира Вебстер[1638] и то же самое подтвердил:
Strike while the iron is hot![1639]
Да! Это ясно: ковать, ковать железо, пока горячо.
Пишите! Пишите! От Елены Сергеевны и от меня привет!
Ваш М. Булгаков.
177. В. В. Вересаеву. 11 марта 1939 г.
Москва
Дорогой Викентий Викентьевич!
Давно уж собирался написать Вам, да все работа мешает. К тому же хотел составить наше соглашение по «Пушкину».
Посылаю его в этом письме в двух экземплярах. Если у Вас нет возражений, прошу Вас подписать оба и вернуть мне один.
У меня нередко возникает желание поговорить с Вами, но я как-то стесняюсь это делать, потому что у меня, как у всякого разгромленного и затравленного литератора, мысль все время устремляется к одной мрачной теме о моем положении, а это утомительно для окружающих.
Убедившись за последние годы в том, что ни одна моя строчка не пойдет ни в печать, ни на сцену, я стараюсь выработать в себе равнодушное отношение к этому. И, пожалуй, я добился значительных результатов.
Одним из последних моих опытов явился «Дон Кихот» по Сервантесу, написанный по заказу вахтанговцев. Сейчас он и лежит у них, и будет лежать, пока не сгниет, несмотря на то что встречен ими шумно и снабжен разрешающею печатью Реперткома.
В своем плане они поставили его в столь дальний угол, что совершенно ясно — он у них не пойдет. Он, конечно, и нигде не пойдет. Меня это нисколько не печалит, так как я уже привык смотреть на всякую свою работу с одной стороны — как велики будут неприятности, которые она мне доставит? И если не предвидится крупных, и за то уже благодарен от души.
Все-таки, как ни стараешься удавить самого себя, трудно перестать хвататься за перо. Мучает смутное желание подвести мой литературный итог.
Над чем Вы работаете? Кончили ли Ваш перевод[1640]?
Хотелось бы повидаться с Вами. Бываете ли Вы свободны вечерами? Я позвоню Вам и зайду.
Будьте здоровы, желаю Вам плодотворно работать.
Ваш М. Булгаков.
178. Н. А. Булгакову. 29 мая 1939 г.
Москва
Я получил, дорогой Коля, твое письмо от 19 мая 39 с приложением 3-х копий.
Хорошо, что прервалось молчание[1641], потому что неполучение твоих известий принесло мне много неприятных хлопот.
Вчера я отправил Куртис Брауну[1642] письмо-телеграмму (копию его смотри в этом письме).
Об остальном в следующем письме, которое я пришлю тебе в самое ближайшее время.
Прошу тебя все время держать меня в курсе дел.
Твой М. Булгаков.
179. П. С. Попову. 4 октября 1939 г.
Москва
Спасибо тебе за милое письмо, дорогой Павел. Мое письмо, к сожалению, не может быть обстоятельным, так как мучают головные боли. Поэтому я просто обнимаю тебя, а Анне Ильиничне шлю привет.
Твой М. Б.
180. П. С. Попову. 23 октября 1939 г.
Москва
Ну разодолжил ты меня и утешил, дорогой Павел, своим письмом об Апухтине[1643]! Как раз незадолго до своей болезни я перечитывал его прозу и впервые прочитал прекрасно сделанную вещь: «Архив графини Д.» Присоединяюсь к мнению Александра III — это великолепная сатира на великосветское общество. Вообще Апухтин — тонкий, мягкий, иронический прозаик, и если ты занялся им, желаю тебе полного успеха в твоей работе. С большим оживлением я слушал Елену Сергеевну, читавшую мне твое письмо. А «Павлик Дольский»!! Какой культурный писатель! И точно так же, как и ты, я нисколько не пленен его поэзией.
Если будет время, пиши еще.
Посылаю поцелуи Анне Ильиничне и тебе. Елена Сергеевна тоже.
Твой М. Б.
181. П. С. Попову. 1 декабря 1939 г.
Барвиха
Дорогой Патя, диктую скупо, потому что лежу в гриппе, который, к великому счастью, кажется, кончается.
В основной моей болезни замечено здесь улучшение (в глазах). Благодаря этому у меня возникла надежда, что я вернусь к жизни. Рад тому, что зажила твоя нога. Желаю Анне Ильиничне и тебе самого полного здоровья!
