В силу этого возникает потребность в тотальной мобилизации, которая перед каждым явлением личного и материального порядка должна со всей грубостью ставить вопрос о его необходимости. Государство же в течение этих послевоенных лет, напротив, занималось вещами, не только излишними, но и вредными для жизни, испытывающей постоянную угрозу, и пренебрегало всем тем, что является для существования первостепенным. Образ государства, который сегодня складывается у нас, должен быть ближе не к пассажирскому или торговому пароходу, а, скорее, к военному кораблю, где господствует простота и экономия, и где каждое движение совершается с инстинктивной уверенностью.

Что должно внушить уважение иностранцу, посетившему Германию, — так это отнюдь не сохранившиеся фасады прошедших эпох, не торжественные речи на столетних юбилеях классиков и не те заботы, которые становятся темой романов и театральных пьес; напротив, это будут добродетели бедности, работы и храбрости, в которых сегодня виден знак намного более глубокой образованности, чем та, о которой позволяет мечтать ее бюргерский идеал.

Разве не известно, что вся наша так называемая культура не в силах даже самому крошечному пограничному государству воспрепятствовать в нарушении своей территориальной целостности — и что, напротив, крайне важно, чтобы мир знал, что в обороне страны будут участвовать даже дети, женщины и старики, и что так же как единичный человек отказался бы от прелестей своего частного существования, так и правительство, если того потребует оборона, не замедлит в тот же час продать с молотка все сокровища художественных музеев тому, кто предложит наибольшую сумму?

Правда, подобные проявления высшей, а именно, живой формы традиции предполагают также и чувство высшей ответственности, чувство, для которого ясно, что теперь приходится держать ответ не перед какими-то отображениями, а непосредственно перед той первобытной силой, которая эти отображения порождает. Впрочем, для этого требуется подлинное величие иного рода. Но будем уверены в одном: если среди нас сегодня обретается еще подлинное величие, если где-то скрывается поэт, художник или человек веры, то мы распознаем его по тому, что он ощущает здесь свою ответственность и стремится исполнить свою службу.

Не нужно обладать пророческим даром, чтобы предсказать, что мы стоим не в начале Золотого века, а накануне больших и нелегких перемен. Никакой оптимизм не может обмануть нас в том, что масштабные столкновения никогда еще не были столь частыми и серьезными. Важно быть на высоте этих конфликтов, сплачиваясь в неколебимые порядки.

Но наше состояние — это состояние анархии, которая скрывается за завесой утративших свое значение ценностей. Состояние это необходимо, поскольку оно обеспечивает распад старых порядков, ударная сила которых оказалась недостаточной. Зато глубинная сила народа, эта готовая к зачатию материнская почва государства, непредвиденным образом оправдала себя.

Уже сегодня мы вправе сказать, что истощение сил, в сущности, преодолено, — что у нас есть юношество, которому известна его ответственность и ядро которого осталось для анархии неприступным. Невозможно помыслить, чтобы Германия когда-либо испытывала недостаток в добротной дружине. Как благодарно это юношество за каждую жертву, на которую его считают способным. Но дело состоит в том, чтобы придать этому столь податливому и восприимчивому природному материалу форму, которая соответствовала бы его существу. Такова задача, которая предъявляет самые высокие, самые серьезные требования к продуктивной силе.

И на что годятся умы, которые даже не знают еще, что никакой дух не может превзойти по глубине и мудрости дух любого солдата, павшего где-то на Сомме или во Фландрии?

Таков тот критерий, в котором мы нуждаемся.

Если мы поняли, что именно сегодня необходимо — стремиться к торжеству и утверждению, а если потребуется, то и приготовиться к решительной гибели среди этого крайне опасного мира, то нам становятся ясны те задачи, которым должно быть подчинено всякое производство, как самое высокое, так и самое простое. В остальном, чем более киническим, более спартанским, прусским или большевистским окажется наш образ жизни, тем будет лучше. Масштабом служит образ жизни рабочего. Важно не улучшить этот образ жизни, а придать ему высший, решающий смысл.

Столь же отрадной картиной, как и вид вольных кочевых племен, чья одежда состоит из лохмотьев и чье единственное богатство составляют лошади и драгоценное оружие, было бы и зрелище того, как мощный и дорогостоящий арсенал цивилизации обслуживается и контролируется персоналом, живущим в монашеской или солдатской бедности. Такое зрелище радует глаз мужчины и повторяется всякий раз, когда для достижения великих целей предстоит приложить немалые усилия. Явления, подобные немецкому рыцарскому ордену, прусской армии, Societas Jesu[40], являются образцами, и следует помнить, что солдатам, священникам, ученым и художникам от природы свойственно иметь отношение к бедности. Это отношение не только возможно, но даже вполне естественно посреди мастерового ландшафта, в котором гештальт рабочего мобилизует мир. Нам очень хорошо знакомо счастье, состоящее в том, чтобы быть включенным в состав организаций, применяющих технику, которая проникает каждому в его плоть и кровь.

Перед нами раскрывается новый порядок обширных жизненных образований, охватывающий не только культуру, но и предпосылку самой культуры. Этот новый порядок требует интеграции всех отдельных областей, которые абстрактный дух все сильнее изолировал друг от друга и лишал взаимосвязи. Нас окружают состояния, обусловленные специализацией, однако дело даже не в том, чтобы устранить эту специализацию. Дело, скорее, в том, чтобы во всяком специальном усилии увидеть момент тотального усилия, чтобы постичь обманчивый характер всякого стремления, пытающегося ускользнуть от этого процесса. Это тотальное усилие есть не что иное, как работа в высшем смысле, то есть репрезентация гештальта рабочего. Только когда этот взгляд получит признание, только когда работа будет возведена в универсальный метафизический ранг и это обстоятельство отразится в государственной действительности, можно будет вести речь об эпохе рабочего. Только при этом условии будет определен и тот ранг, который может быть отведен музейным занятиям, то есть деятельности, которую ныне бюргер подводит под рубрику искусства.

Репрезентация гештальта рабочего с необходимостью ведет к принятию решений планетарно-имперского размаха. Здесь, как в случае любого подлинного господства, может идти речь не только об управлении пространством, но и об управлении временем. В тот самый миг, когда мы придем к осознанию нашей собственной, черпающей из новых источников продуктивной силы, станет возможен полный переворот во взгляде на историю, а также в оценке и использовании исторических достижений.

Сюда относится чувство превосходства и сознание собственной оригинальности, разумеется, недоступное бюргеру, который лишен даже уверенности в себе и только стремится к ней, а потому оказывается неуверенным и в своих суждениях. Такова та причина, по которой он, будучи беспомощным и не умея занять собственную позицию, отступает перед демонией всякого исторического явления, и в силу которой он склонен уступать власть над собой всякой исторической величине, служащей в данный момент предметом его рассмотрения. Поэтому его и можно сломить первой попавшейся цитатой. Надлежит, однако, знать, что историю пишет победитель и он же определяет свою родословную. Поскольку, как мы видели, рабочий как тип обладает качеством расы, от него следует ожидать той однозначности взгляда, которая принадлежит к признакам расы и является предпосылкой всякой верной оценки — наперекор скопищу гурманов, наслаждающихся калейдоскопической множественностью культур.

Мы должны понять, что там, где мы сильны, нам требуется не столько критика времени, сколько критика времен, строгое и раздельное упорядочение исторического фона. Во все времена этот порядок составляет естественное право живого человека. В наше время его осуществление представляет собой одну из задач специального характера работы, который призван не намечать решающие перспективы, а реализовать их.