Эту утрату можно наблюдать и в высочайших формах жертвенности, и в формах вегетативного увядания, в формах бюргерской смерти. Выдающийся представитель индивида, гений, первый оказывается захвачен настроениями упадка. Завершается этот процесс наступлением смерти на массы, которое в неприметных ударах или в очевидных катастрофах идет беспрерывно и продлится еще неизвестно сколько времени. Как только это становится ясно, отпадает уже всякая нужда заниматься частностями.

Надлежит все же отдавать себе отчет, что приведенная дефиниция типа имеет негативный характер. Если из индивида вычесть индивид, то не остается ничего. Доказательство этому приводилось в наше время бессчетное число раз, как на практике, так и в теории, причем с большими затратами средств. Достигнув этой точки, можно закрывать дело, при условии, что мы намерены придерживаться того понятия о развитии, которое принадлежит к центральным мировоззренческим понятиям XIX века. Именно ход не знающего пределов развития, безбрежный поток довлеющего над природой разума поддерживает уникальное переживание индивида и открывает для него перспективы.

Однако ничто не заставляет нас придерживаться того словаря, откуда взяты эти понятия. Завершение развития индивида, то есть его смерть, характеризует тип лишь постольку, поскольку оно относится к его безусловным предпосылкам. Только полное разрушение старых построек, потерявших свой смысл, дает возможность проявиться действительности нового силового поля.

Намного более важная характеристика типа, его подлинная свобода, состоит как раз в его принадлежности этому силовому полю. Господство над этим полем осуществляет гештальт рабочего. Но там, где выступают гештальты, отступает любое понятие, в том числе и понятие развития. Гештальт не исключает развития, а объемлет его как проекцию на плоскость причинности точно так же, как он становится и новым центром для написания истории.

Сущностная сила типа заключается в том, что он отнесен к иному настоящему, к иному закону и пространству, центр которого составляет гештальт, — другими словами, в том, что он говорит на ином языке. Но там, где начинают говорить на ином языке, заканчиваются дебаты и начинается действие. Начинается революция, сильнейшее средство которой следует видеть в чистом существовании, в простом наличии. Это существование завершено в себе, господствует над энциклопедией своих понятий; в отношении иерархического порядка оно не подлежит никакому сравнению, но само в себе содержит средства, необходимые для установления этого порядка. Коль скоро дело обстоит так, то уже первое появление типа должно включать в себя признаки особой иерархии.

То, что на первый взгляд затрудняет усмотрение этой иерархии, — это всеобъемлющая нивелировка, которой оказывается подвержен человеческий состав. Это выравнивание началось, по всей видимости, уже в пору победного шествия универсальных принципов, когда было выдвинуто требование равенства для всего того, что носит человеческий облик.

Но если посмотреть более внимательно, окажется, что это равенство, безусловно, имеет свои границы. Как понятие развития образует естественный фон, поддерживающий уверенность индивида в том, что он обладает уникальным переживанием, так понятие бюргерской свободы образует для этого правовой фон. Здесь, однако, деление прекращается. Индивид, как показывает само его имя, есть неприкосновенная молекула мирового порядка, в структуре которого он определяется двумя полюсами, присущими ему в силу естественного права, — полюсом разумного и полюсом нравственного. Этот его ранг подтверждается не только первыми положениями всех конституций XIX века, но и громкими словами, коими дух приветствует его первое появление: от слов о «моральном законе во мне» до «наивысшего счастья детей земли», которое видится в «личностном» сознании.

Ничем иным, кроме как культом индивида, нельзя объяснить и то грандиозное воздействие, которое к концу XVIII века начала оказывать физиогномика. Это стало открытием нравственного индивида, по времени совпадающим с открытием на Таити естественного и, тем самым, разумного индивида. К тому же силовому полю принадлежат и слова «гениальный» и «сентиментальный». Этот культ приводит затем к такому состоянию, когда культурная и военная история не только рассматривается как результат индивидуальной воли, причем особе предпочтение отдается Ренессансу и французской революции, — но, кроме того, отчасти просто-напросто замещается биографией исторического персонажа или художника. Так возникают целые системы биографий, в которых существование выдающихся индивидов выделено и разбито по дням и часам. Материал неисчерпаем, поскольку он может быть по-разному освещен, исходя опять-таки из индивидуальной точки зрения. Тема всегда остается одной той же: дело идет о развитии и об уникальном переживании. Тот же самый масштаб переносится затем и на индивида, занятого хозяйственной деятельностью и стоящего в центре экономического исследования, будь он то как участник производства, то как деятель, проявляющий инициативу в ходе прогрессивного развития, которая выступает отныне как железный закон экономической конкуренции.

Чтобы понять, что в этом пространстве теоретическое равенство вполне совместимо с практическим наличием иерархии, надлежит знать, что индивид здесь может по желанию рассматриваться и как правило, и как исключение. Открытие человека, при всем его опьяняющем воздействии на умы, является открытием с некоторыми ограничениями: оно относится лишь к человеку в его специфическом индивидуальном качестве. Коль скоро единичный человек выступает как таковой, он может позволить себе многое; он располагает большими привилегиями, чем было возможно в другие, более строгие времена.

Так определенное понятие собственности наделяет экономического индивида большой распорядительной властью, которая не несет ответственности ни перед обществом, ни перед прошлым и будущим. Поставщик вооружения может изготавливать военные средства для какой угодно власти. Всякое новое изобретение есть часть индивидуального существования; логично, что оно достается тому, кто предлагает наибольшую цену. Одной из первых мер, принятых в Германии после окончательной победы индивида, явилась вовсе не национализация крупной земельной собственности, а упразднение фидеикомисса и майората, то есть перемещение собственности от рода к индивиду.

Равным образом, можно отметить особое и весьма своеобразное возбуждение всюду, где какой-нибудь выдающийся индивид, скажем, художник, вступает в соприкосновение с уголовным процессом. Теоретически все бюргеры равны перед законом, однако на практике каждый случай стремятся рассматривать как исключение, то есть как уникальный опыт. Указание на его индивидуальный характер может по меньшей мере послужить смягчающим обстоятельством; поэтому в судопроизводство все сильнее проникает медицинская, а в последнее время и психологическая экспертиза, равно как, в известных случаях, и социальные показатели.

В соответствии с этим, для человека, обладающего ярко выраженной, скажем, писательской индивидуальностью, этот процесс превращается в особую разновидность рекламы, в форум, с которого единичный человек обвиняет общество. Мы уже касались той оценки индивидуального существования, которая выражается в ожесточенной борьбе за отмену смертной казни и находится в странной диспропорции с количеством случаев умерщвления еще не рожденных детей.

Все это подтверждает тот факт, что в этом пространстве мы обладаем каким-либо рангом в той мере, в какой обладаем индивидуальностью. Что здесь, как и всюду, имеются определенные правила борьбы, разумеется само собой: как оружие в ход пускается именно индивидуальность, и этот факт, быть может, наиболее удачно отразился в обретших уже популярность словах о том, что дорога открыта для сильных.

А кто именно здесь является сильным, это в разъяснениях не нуждается.

Тот факт, что тип уже не причастен к такой иерархии, в этом пространстве может быть истолкован лишь как признак отсутствия ценности. Цель воспитательной работы, которую бюргер проводил с рабочим, состояла исключительно в том, чтобы сделать его представителем этой специфической иерархии, — чтобы решительным образом привлечь его к продолжению старой дискуссии. Тем не менее в наше время стало очевидным, что продолжать ее уже никак невозможно.