Эсмеральда бросилась к замку, но Квазимодо опередил её. Его нож скользнул по металлу с тихим шипением, будто разрезая саму тьму.

— Не время для слёз, — сказал он, ломая засов. — Бегите к реке. Лодки ждут.

Толпа хлынула в тоннель, но в этот момент за спиной Квазимодо раздался скрип сапог.

— Ну что, уродец? — Марсель вышел из тени, его перстень с крестом блеснул в свете факела. — Думал, спрячешься под землёй, как крот?

— Твои цепи сломаны, Марсель. Уходи, пока можешь. — шагнула вперёд Эсмеральда, закрывая собой детей.

Судья усмехнулся, доставая кинжал с клинком, испачканным в чём-то тёмном.

— Твоя магия не работает под землёй, ведьма. Здесь правит страх.

Квазимодо, не говоря ни слова, рванулся вперёд. Его удар был неловким, но яростным — нож вонзился Марселю в плечо. Тот завыл, роняя оружие, а Эсмеральда бросила в лицо ему горсть перца.

— Бегите! — крикнула она цыганам, толкая их к выходу. — Он вернётся с подкреплением!

Когда последний ребёнок скрылся в тоннеле, Квазимодо схватил Эсмеральду за руку. Его дыхание, прерывистое и горячее, обожгло её щёку:

— Ты... ты ранена? — с тревогой спросил мужчина?

Она покачала головой, сжимая его ладонь.

— Нет. Но ты... — её взгляд упал на его окровавленный рукав.

— Пустяки, — он попытался улыбнуться, но гримаса боли исказила лицо. — Колокола научили меня терпеть большее.

Праздник шутов в Париже взорвал город красками и криками. Площадь перед ратушей, обычно мрачная от теней высоких зданий, теперь кишела людьми в пестрых костюмах. Деревянные подмостки, украшенные гирляндами из лука и чеснока (символы против злых духов), трещали под ногами пляшущих скоморохов. Воздух был густ от запаха жареных каштанов, медовухи и пота — сладковато-кислый коктейль, щекочущий ноздри. Над толпой колыхались чучела из соломы, одетые в лохмотья судей и епископов, а дети, вымазанные сажей, бегали с погремушками из тыкв.

Квазимодо стоял в тени арки, его пальцы сжимали деревянную маску — лицо короля с улыбкой, застывшей между насмешкой и болью. Маска, вырезанная им ночами, пахла свежей краской и сосновой смолой. Под плащом из грубой мешковины дрожала рубаха, пропитанная запахом колокольной бронзы. Он боялся выйти. Боялся, что маска сорвётся, и толпа увидит его лицо — изуродованное, как лицо каменного горгулья.

— Она сказала: «Ты должен»,— напомнил он себе, вспоминая, как Эсмеральда вплела в его волосы алую ленту.

— Ты должен, — сказала тогда Эсмеральда, её голос звучал как шелест шёлка, смешанный с звоном колокольчиков на её запястьях. — Не прячь своё сердце за камнями. — Её пальцы, пахнущие ладаном и гранатом, скользнули по его виску, оставляя след тепла. Квазимодо замер, чувствуя, как её дыхание, сладкое от мёда и терпкое от полыни, касается его шеи.

— Они боятся того, чего не видят. Покажи им огонь, что горит под твоей кожей. — Она прижала ладонь к его груди, и он почувствовал, как её ноготь, острый как коготь совы, слегка впивается в ткань. — Твой гнев — это твой голос. Пусть услышат. Пусть увидят не тебя, а твой гнев. Гнев против их лжи. — сказала девушка, касаясь шрама на его щеке.

Из толпы донесся грохот барабанов. На помост взбежал шут в костюме паяца, лицо его было выкрашено в синий и золотой — цвета королевского герба.

— Народ! — завопил он, размахивая бубном с колокольчиками. — Сегодня законы пишут безумцы! Сегодня король — тот, кто осмелится стать им!

Толпа взревела. Квазимодо вдохнул полной грудью, и запах страха смешался с запахом свободы. Он надел маску.

Мужчина вышел медленно, как тень, вытягивающаяся при закате. Сначала его не заметили. Но когда он взобрался на колокол Жанна, висевший на временной перекладине, воздух дрогнул. Удар колокола — низкий, яростный, как рёв медведя — заставил смолкнуть толпу.

— Кто ты?! — закричал кто-то.

Квазимодо дёрнул цепь снова. Звук покатился волной, сбивая с ног ворон на крышах.

— Я — Король Без Лица! И сегодня вы будете судить не меня, а себя!— под маской его голос прозвучал глухо, но властно.

Он спрыгнул на помост, его плащ взметнулся, открывая тело, обмотанное цепями — символы пут, которые город наложил на отверженных. Толпа замерла, заворожённая. Даже дети перестали бросать гнилые яблоки в чучела.

Эсмеральда стояла у фонтана, её пальцы сжимали медный амулет — тот самый, что Квазимодо подарил ей в катакомбах. Её платье, сшитое из сотни лоскутов, переливалось всеми оттенками заката. Каждый лоскут был в память о спасенной жизни. На запястьях звенели браслеты с колокольчиками, отлитыми из расплавленных монет — подарок цыганских кузнецов. Она наблюдала, как Квазимодо двигается — неловко, но с неожиданной грацией, будто колокол диктовал ему ритм.

— Ты видишь? — прошептала она, обращаясь к старику Раулю, присевшему на корточки рядом. — Он не прячется.

— Прячется, — хрипло ответил старик, пуская кольцо дыма из трубки. — За маской. Как все мы.

— Нет. — Она покачала головой, и в её глазах вспыхнули искры. — Маска — это его правда.

Квазимодо вёл толпу к собору. Люди, охмелевшие от свободы, пели ппохабные песни, но их голоса сливались с гулом Жанны, превращаясь в гимн. У ворот Нотр-Дама он остановился, подняв руку.

— Здесь! — его голос прорвался сквозь маску. — Здесь судили невинных!

Толпа затихла. Кто-то бросил камень в витраж с изображением святого. Стекло рассыпалось алмазным дождём.

— Прекрати! — из толпы вырвалась женщина в платке, лицо её было искажено яростью. — Это святое место!

— Святое? — Квазимодо сорвал с чучела судьи треуголку и швырнул её в толпу. — Здесь свято только лицемерие!

Эсмеральда пробилась к нему, её браслеты звенели тревожно. Она взяла его за руку, и он почувствовал, как её пальцы дрожат.

— Ты переходишь черту, — прошептала она. — Они могут узнать тебя.

— Пусть узнают! — он дёрнул цепь, и Жанна взвыла. — Пусть увидят, что их страх — всего лишь маска!

Она прижала его ладонь к своей груди, где под тканью билось сердце.

— Ты прав, — сказала она громко, чтобы слышали все. — Но гнев должен родить не хаос, а перемены. Покажи им, какой ты король!

Толпа зашумела. Кто-то засмеялся, кто-то завыл. Квазимодо, глядя в её глаза, увидел в них не страх, а гордость.

— Хорошо, — он повернулся к толпе. — Сегодня вы будете судить меня!

Он сорвал маску.

Тишина ударила громче колокола. Квазимодо стоял, подняв голову, его шрам на щеке блестел в свете факелов, как влажный рубин. Женщина в платке ахнула, прикрыв рот ладонью, от которой пахло луком и страхом. Ребёнок заплакал, и его всхлипы смешались с треском догорающих факелов.

— Урод… — прошипел кто-то из толпы, и слово повисло в воздухе, тяжёлое, как свинец.

Эсмеральда шагнула вперёд. Звон её браслетов разрезал тишину, как нож масло.

— Да! Урод! — её голос звенел, будто тысячи осколков витражного стекла. — Тот, кто звонил в колокола, когда ваши дети задыхались от лихорадки! — Она сорвала с себя шаль — пурпурную, как закат, пахнущую дымом и шафраном и накинула её на его плечи. Ткань, мягкая словно лепестки мака, обволокла его, а её пальцы, горячие от гнева, сжали его ладони. — Его лицо вы видите. А своё — нет. Вы называете его монстром? — её смех звенел, как разбитое стекло. — Тогда я — его ведьма.

— Ты… не боишься? — прошептал Квазимодо, глотая комок в горле. Его пальцы дрожали, цепляясь за её рукав, расшитый серебряными нитями, холодными на ощупь.

— Боюсь, — она улыбнулась, и в уголках её губ заплясали искорки. — Но не тебя. — Её рука скользнула по его щеке, шрам под пальцами казался шершавым, как кора старого дуба. — Видишь? Твоя боль — как эти цепи. — Она дотронулась до железного обруча на его запястье, от которого пахло ржавчиной и потом. — Но сегодня мы их разобьём. Вместе.

Она встала на цыпочки и поцеловала его. Не в лоб, не в щёку — в губы. Долго, нежно, словно выдыхая в него всю свою ярость и нежность. Толпа ахнула.