Квазимодо стоял на краю табора, его плащ из грубой мешковины сливался с тенями. Лицо, скрытое под капюшоном, дышало холодом, но глаза — один прищуренный, другой широко открытый — горели, как угли в пепле. Он сжимал в руке свёрток, завёрнутый в тряпицу: внутри лежала резная фигурка — две переплетённые фигуры, чьи руки смыкались в вечном танце. Его пальцы дрожали, оставляя на дереве следы нервных царапин.

— Она здесь, — подумал он, услышав знакомый звон браслетов.

Эсмеральда сидела у костра, чиня разорванный бубен. Её платье, сшитое из синего бархата и расшитое серебряными нитями, переливалось в свете пламени, словно река под луной. На босых ногах позванивали кольца с бирюзой. Запах её волос был не только шалфей и жасмин, но и едва уловимый аромат ладана, будто она только что вышла из полуразрушенной часовни. Эсмеральда подняла голову, и их взгляды встретились через толпу.

— Иди сюда, — её голос прозвучал мягко, но в нём слышалась сталь. — Или ты пришёл лишь смотреть, как горит огонь?

Квазимодо почувствовал, как язык прилип к нёбу от страха. В горле стоял привкус пепла, будто он проглотил уголёк из костра. Её голос, словно шёлк, скользнул по его коже, оставляя мурашки. Он видел, как искры пламени отражаются в её глазах — два золотых кинжала, готовых пронзить его душу.

Квазимодо сделал шаг вперёд, и цыгане расступились, как вода перед камнем. Их шёпот — «горбун», «уродец» — резали воздух, но Квазимодо не опустил головы. Его каблуки вязли в песке, оставляя следы, похожие на раны.

— Зачем ты здесь? — спросила Эсмеральда, не отрываясь от работы. Её пальцы, ловкие и быстрые, вплетали в кожу бубна новые колокольчики. — Твоё место среди камней, помнишь?

Он сглотнул, чувствуя, как горечь её слов смешивается с привкусом пепла на языке.

— Я... я принёс план. Побег через катакомбы. — Его голос, хриплый от напряжения, заставил смолкнуть цимбалы. — Марсель перекрыл все дороги. Но под землёй... там есть путь.

Эсмеральда медленно поднялась. Её тень, удлинённая огнём, легла на него, как крыло.

— И ты думаешь, мы доверимся тебе? — спросила она, приближаясь. Запах её кожи — дым и горький миндаль — ударил ему в ноздри. — Ты, кто прятался годами?

Квазимодо отступил, наткнувшись на край повозки. Дерево впилось в спину, но боль была ничто по сравнению с жжением в груди.

— Я... я не прошу доверия. — Он развернул тряпицу, показав фигурку. — Прошу шанса.

Эсмеральда замерла. В свете костра резные черты — её изгиб в танце, его рука, тянущаяся к ней — казались живыми.

— Это мы? — она коснулась дерева, ощущая шероховатости. — Почему ты не вырезал лиц?

— Потому что... — он сглотнул, — лица могут исчезнуть. А души — нет.

Она провела пальцем по изгибу деревянной фигуры, ощутив шершавость необработанного места — там, где его стамеска дрогнула. Запах сосновой смолы, въевшейся в резьбу, напомнил ей детство: мастерскую отца, где стружки клубились, как снег.

Тишина повисла между ними, прерванная лишь треском углей. Эсмеральда взяла фигурку, её пальцы скользнули по крыльям воображаемой птицы, вплетённой в композицию.

— Покажи мне путь, — наконец сказала она. — Но если это ловушка...

— Тогда я сам брошусь в Сену, — перебил он, и в голосе его зазвучала твёрдость, которой не было раньше.

Катакомбы под Парижем дышали сыростью. Капли воды, падающие со сводов, звенели, как слёзы каменных духов. Стены, покрытые мхом, под пальцами Квазимодо казались живыми — шершавыми, как кожа древнего дракона. Он шёл впереди, держа факел, чей свет дрожал, отбрасывая на стены танцующие тени. Эсмеральда следовала за ним, её босые ноги скользили по скользким камням.

— Здесь, — он остановился у арки, заросшей папоротниками. — Пройдём через подземную реку. Вода выведет к лесу.

Гул подземной реки был похож на ворчание спящего великана. Вода лизала их ступни, холодная и маслянистая, словно пот исполина. Квазимодо видел, как капли сверкают на её ресницах — крошечные алмазы, рождённые тьмой.

Эсмеральда прикоснулась к стене, где поблёскивали кристаллы соли.

— Ты часто приходил сюда? — спросила она, уловив запах его плаща — масло, медь и что-то ещё, знакомое... страх.

— Нет. — Он потупился. — Но камни... они шепчут дороги тем, кто умеет слушать.

Она рассмеялась, и эхо разнесло звук по тоннелям, будто собор вздохнул.

— Ты говоришь, как поэт. — Её пальцы коснулись его плеча. — Жаль, поэты редко доживают до седин.

Она коснулась его руки, и он почувствовал, как её ноготь — острый, как коготь хищной птицы — впивается в его ладонь. Её дыхание пахло гранатом и железом — словно она жевала листья, чтобы не уснуть.

Он вздрогнул, почувствовав холод её прикосновения сквозь ткань.

— Почему ты простила меня? — спросил он, не оборачиваясь.

— Потому что ты пришёл. — Она обошла его, встав лицом к лицу. В свете факела её глаза сверкали, как лезвия. — А ещё потому, что эта фигурка... — она достала её из складок платья, — ...пахнет надеждой. Дерево, смола, и... — она прижала её к носу, — ...слёзы.

Квазимодо замер. Её слова, тихие и острые, вонзились в сердце.

— Я не плакал, — пробормотал он.

— Лжешь. — Она взяла его руку, прижала к резной фигурке. — Каждая царапина здесь — это слово, которое ты не сказал.

Он потянулся к её лицу, но остановился, как тогда на колокольне.

— Я... я не умею... — голос его сорвался.

— Не надо уметь. — Она прижала его ладонь к своей щеке. — Просто будь.

Она прижала его ладонь к своей груди, где под кожей билось сердце — быстро, как крылья колибри. Он услышал, как звякают её браслеты, почувствовал солёный вкус её кожи на губах. Её волосы, пропахшие дождём и медью, обвили его шею, словно петля спасения.

Их губы встретились в темноте — нежно, как касание крыла мотылька. Квазимодо почувствовал вкус её дыхания — мёд и полынь, горечь и сладость. Его пальцы вцепились в её платье, шершавые от мозолей, но нежные в этом движении. Где-то вдалеке зазвенел колокольчик — может, ветер, а может, эхо их сердец.

— Ты... ты как рассвет после бури, — прошептал он, касаясь лбом её волос.

— А ты — как колокол, который звонит даже в тишине, — она улыбнулась, и в уголках её глаз собрались морщинки.

Они сидели на камнях, слушая, как подземная река шепчет им древние секреты. Эсмеральда достала из кармана засушенный цветок — тот самый, что он подарил ей в день их первой встречи.

— Помнишь? — она вплела его в его волосы. — Ты бросил его мне через решётку. Тогда я подумала: «Он пахнет свободой».

Когда Эсмеральда вплела цветок в его волосы, он почувствовал, как шипы впиваются в кожу, но не дрогнул. Боль была сладкой, как вино, которое они пили в ту ночь, когда звёзды падали в Сену.

Квазимодо закрыл глаза, вдыхая аромат — пыль, надежду и что-то неуловимо знакомое.

— Я вырежу тебе кольцо, — сказал он внезапно. — С колокольчиком внутри. Чтобы ты всегда слышала мой голос.

Отдохнув, они пошли дальше. Эсмеральда прижала ладонь к сырой стене, ощущая вибрацию — где-то вблизи послышались шаги.

— Они близко, — прошептала она, поворачиваясь к Квазимодо. — Ты уверен, что этот тоннель выведет к клеткам?

Он кивнул, приглушая фонарь. Свет упал на его лицо, подчёркивая шрам, который теперь казался не изъяном, а знаком силы.

— Камни не лгут. Здесь... — он ткнул пальцем в трещину, — ...была дверь.

Внезапно из темноты донёсся детский плач. Эсмеральда рванулась вперёд, её браслеты звякнули, но Квазимодо схватил её за руку:

— Медленно. Если сорвёшь ржавый замок — звук разбудит всех крыс Марселя.

Она вздохнула, ощущая, как его пальцы, шершавые от мозолей, сжимают её запястье. Запах масла и меди от его одежды смешался с её ароматом — дым и шалфей.

Узкая дверь, покрытая ржавчиной, скрипнула. За ней стояли клетки с цыганами. Женщины в порванных платьях прижали к груди детей, их лица были бледны от голода.

— Люмина! — прошептал старик с перебинтованной ногой. — Мы знали, что ты придёшь.