Колокольчик, крошечный и потёртый, был вырезан из меди, добытой в развалинах старой церкви. Когда Эсмеральда встряхнула его, звук напомнил ей звон Амариллиса — грустный, но упрямый.

Эсмеральда сжала колокольчик в ладони, ощутив его ребристые края.

—Он отдал мне свой голос, — подумала она, — а что я могу отдать взамен?

В памяти всплыл день, когда он бросил ей цветок через решётку темницы. Тогда она не поняла, что это был первый шаг из тысячи.

Колокольчик зазвенел в её ладони, когда она сжала его. Звук был тонким, как паутина, но Эсмеральда улыбнулась:

— Теперь ты всегда со мной. Даже в тишине. — Он будет звенеть, даже если нас не станет, — сказала она, привязывая его к шнурку на шее. — Как эхо нашей встречи.

Они молча смотрели, как солнце поднимается над рекой. Эсмеральда положила голову ему на плечо, и он почувствовал, как её волосы, пахнущие дымом и мёдом, касаются его шеи.

— Завтра я научу тебя танцу ветра, — прошептала она.

Квазимодо кивнул, но уже знал — даже если он упадёт, её смех станет сетью, которая поймает его в полёте.

Париж встретил сумерками, густыми, как чернила. Улицы, узкие и извилистые, кишели шёпотами: торговцы прятали товары, нищие жались к стенам, а из окон доносился запах жареного лука и страха. На площади перед ратушей, где когда-то танцевала Эсмеральда, теперь висели прокламации с печатью судьи Марселя. Его имя повторялось в толпе, как заклинание чумы — Марсель де Лоррен, фанатик с лицом аскета и глазами хищной птицы.

Судья Марсель был высок и худ, словно тень, отбрасываемая виселицей. Его лицо, бледное от бесконечных постов, напоминало пергаментный свиток с глубокими морщинами-рунами, рассказывающими о годах фанатизма. Глаза, узкие и холодные, светились желтоватым блеском, как у совы, выслеживающей добычу, выискивая ересь. Одежда его была чёрной от ворота до сапог: камзол с серебряными застёжками в виде крестов, кожаные перчатки с шипами на костяшках, плащ, подбитый мехом лисы, пахнущий ладаном и кровью. Когда он говорил, его голос скрипел, словто ржавые цепи, волочащиеся по камням.

Квазимодо, закутанный в плащ с капюшоном, прижался к стене собора. Его пальцы впились в камень, ощущая шероховатость, которая напоминала кожу старого дракона. Внизу, у подножия Нотр-Дама, стоял человек в чёрном камзоле — судья. Его голос, резкий и металлический, резал воздух:

— Цыганская зараза вернулась! Кто выдаст ведьму, получит десять ливров!

Толпа загудела. Квазимодо почувствовал, как в груди закипает знакомая ярость — та самая, что заставляла звонить Жанну. Но сейчас он должен был молчать. Эсмеральда ждала его в таборе.

Квазимодо прижимался к стенам, его босые ноги скользили по мокрым камням, покрытым гнилыми листьями. В ушах звенело:

— Они найдут её. Они сожгут, как тогда.

Он вспомнил, как Эсмеральда касалась его шрамов, словно они были драгоценностями.

— Нет, — подумал он, сжимая кулаки. — Не смогу пережить это снова.

Где-то впереди залаяла собака, и он вжался в нишу, чувствуя, как сердце бьётся в горле, как пойманная птица.

Табор жил своей ночной жизнью: женщины в платьях с бубенцами мешали в котлах варево из баранины и чеснока, старики играли на цимбалах, их пальцы порхали по струнам, как летучие мыши. Дети, завернутые в лоскутные одеяла, спали в повозках, а воздух был густ от запаха тмина и дыма. Костер, вокруг которого танцевали молодые цыгане, пожирал сухие ветви, разбрасывая искры, как рубины. Над всем этим висел звон колокольчиков — будто сам ветер пытался станцевать. Где-то в темноте звенел бубен, его ритм переплетался с шепотом женщин, спорящих на языке, остром как лезвие. Тени от огня плясали на лицах, превращая улыбки в оскалы, а морщины — в реки чёрных чернил. Старик Рауль, куря трубку, выпускал кольца дыма, которые таяли в воздухе, как проклятия.

Эсмеральда, сидя на бревне у костра, чинила разорванный бубен. Её пальцы, ловкие и быстрые, вплетали в кожу новые бубенцы. Рядом старик Рауль курил трубку, дым которой пах полынью и тревогой.

— Он идёт, — пробормотал Рауль, глядя в темноту. — Чувствую запах его праведности. Сера и пепел.

— Пусть попробует. У нас есть защита посильнее его молитв. — сказала Эсмеральда, не поднимая глаз.

Внезапно из тьмы вынырнул Квазимодо. Его плащ был покрыт грязью, дыхание сбивчиво. Он рухнул на колени перед костром, срывая капюшон.

— Они… они знают о тебе, — выдохнул он. — Судья… он предлагает награду.

— Ты спустился в город? Ради меня? — голос Эсмеральды дрожал, как струна, задетая ветром.

Он кивнул, глотая воздух. Его правая рука дрожала — на ладони виднелся свежий ожог от факела стражи.

Ее пальцы, пахнущие дымом и полынью, коснулись его ожога. Квазимодо почувствовал, как мазь, густая и липкая, словно смола, обволакивает рану. Холодок сменился жаром, будто внутри ладони разгорался крошечный костёр.

— Я… я слышал, как они шептались у фонтана, — прошептал он, глотая горький привкус страха. — Их сапоги стучали по булыжникам, как молотки по гробам. А запах… запах железа от их мечей… Я слышал, как они говорили о «цыганской целительнице». О тебе. Судья предлагает награду. — сказал мужчина.

— Десять ливров? За такую душу — дешево. — хрипло рассмеялся Рауль.

Эсмеральда опустилась рядом с Квазимодо, её пальцы коснулись ожога. Он вздрогнул, но не отдернул руку.

— Ты мог погибнуть, — прошептала она, доставая из корзины мазь с запахом мёда и окопника. — Зачем рисковал?

Он посмотрел на её лицо, освещённое пламенем. В глазах Эсмеральды горели не искры, а целые костры.

— Ты… ты сказала, что призраки не оставляют тепла, — пробормотал он. — Я… я хотел убедиться, что ты живая.

Она замерла, затем нежно прижала его ладонь к своей щеке. Её кожа была тёплой, как хлеб из печи.

— Твои колокола звонили за меня. Теперь моя очередь защищать тебя. — ответила Эсмеральда.

Внезапно снаружи раздался лязг железа.

— Они здесь! — крикнул кто-то.

Судья Марсель вошёл в табор, сопровождаемый шестью стражниками. Его чёрный плащ развевался, как крылья ворона. Лицо, измождённое постом, исказилось в гримасе праведного гнева.

— Люмина! — прогремел он, тыча пальцем в Эсмеральду. — Или тебя зовут Эсмеральда? Демон в облике женщины!

Цыгане вскочили, ножи и кочерги блеснули в огне. Квазимодо шагнул вперёд, закрывая её собой. Его горб, обычно пригнутый, выпрямился.

— Уходи, — прохрипел он. — Или твои кости станут украшением моих колоколов.

— Твои колокольчики звенели на казнях, уродец, — Марсель шагнул вперёд, и его сапоги скрипели, как двери склепа. — И теперь ты защищаешь ту, чья душа давно продана дьяволу?

Квазимодо выпрямился, его горб отбрасывал на землю тень, похожую на крыло.

— Она спасла больше душ, чем твои молитвы. — Голос его, хриплый от гнева, заставил стражников замереть. — Её руки лечат. Твои — только калечат.

Марсель усмехнулся, обнажив жёлтые зубы.

— Лечит? — Он выхватил из-за пояса флакон с мутной жидкостью. — Это её зелья? Пахнут гнилью и блудом!

Резким движением он швырнул флакон в костёр. Пламя взревело, выбросив зелёный язык. Марсель усмехнулся, доставая из-за пазухи цепь с серебряным крестом.

Эсмеральда встала, её браслеты зазвенели, будто вызванивали вызов.

— Ваши молитвы глухи, как ваше сердце, — бросила она, и в голосе её зазвучал металл. — Ищите ведьм в своих церквях, Марсель.

Судья замер, его пальцы сжали цепь так, что костяшки побелели.

— Возьмите её! — взревел он. — А этого урода — на кол! Пусть вороньё доест то, что останется!

Квазимодо, чувствуя, как ярость пульсирует в висках, загородил Эсмеральду. Его горб, обычно сгорбленный, выпрямился, как арка собора.

— Ваши кресты не спасут вас от моих колоколов, — прохрипел он. — Их звон разорвёт ваши уши.

Стражники бросились вперёд, но Эсмеральда выхватила из складок платья горсть порошка — смесь перца и белены. Бросила в огонь. Взрыв жёлтого дыма окутал табор, едкий запах вырвал слёзы даже у стражников.