— Ты настоящая, — прошептал он, и голос его треснул. — Но как?

Эсмеральда провела пальцем по шраму на его щеке, ощущая неровности кожи. Её прикосновение было тёплым, как солнечный луч в подземелье.

— Цыганская магия, — она улыбнулась, и в уголках её глаз собрались морщинки. — И помощь друзей. Когда петля сдавила горло, Амара подсунула мне зелье, замедляющее дыхание. Они вынесли меня среди трупов, как выносят угли из пепла. — Она взяла его руку, прижала к своему запястью, где пульс бился ровно и громко. — Чувствуешь? Это не призрак. Это жизнь, которую ты мне вернул.

Квазимодо замер. Её кожа пахла дымом костров и диким шалфеем. Он боялся дышать, чтобы не спугнуть этот миг.

Она достала из складок платья деревянную фигурку — птицу с расправленными крыльями. Ту самую, что он вырезал и бросил в её повозку за день до казни.

— Она летела со мной сквозь тьму, — сказала Эсмеральда, поворачивая фигурку в лунном свете. — Ты дал мне крылья, Квазимодо. Даже не зная этого.

Он протянул руку, но остановился в сантиметре от её пальцев. Его ладонь, покрытая шрамами и мозолями, казалась чудовищной рядом с её изящными пальцами.

— Я… я сделаю новую, — пробормотал он, отводя взгляд. — Совершенную. Как ты.

— Нет, — она мягко сомкнула его пальцы вокруг фигурки. — Она совершенна, потому что ты вложил в неё душу.

Внезапно где-то наверху зазвенел колокол — Эола, голос надежды. Эсмеральда подняла голову, и в её глазах отразились блики луны.

— Он зовёт нас, — прошептала она. — Хочешь показать мне свой мир?

Квазимодо замер. Никто никогда не просил его о таком. Его мир — это цепи, пыль и немые разговоры с бронзой. Но её взгляд, полный тихого ожидания, растопил лёд в груди.

— Там… там темно, — предупредил он, вставая. — И холодно.

— Я не боюсь темноты, — она улыбнулась, беря его руку. — Когда ты рядом.

— Подожди, — он остановился на ступени, его голос дрожал. — Там… там висят зеркала. — Он указал на узкие окна, затянутые паутиной. — Они покажут тебя… такую, какая ты есть. А я… — он сглотнул, — я не хочу, чтобы ты видела себя в них.

Онвспомнил, как в детстве разбил зеркало в келье Фролло. Осколки отразили его лицо десятки раз — кривое, обезображенное, как лицо демона с фресок. «Урод», — прошипел тогда архидьякон, и это слово навсегда въелось в душу. Теперь же её рука в его руке казалась невесомой, как крыло бабочки. «А что, если она увидит? — металась мысль. — Уйдёт, как все».

Эсмеральда прикоснулась к его плечу. Её пальцы скользнули по грубой ткани, ощущая напряжение мышц.

— Зеркала лгут, — прошептала она. — Они видят только оболочку. А настоящих нас… — она коснулась его ладони, — видит только сердце.

Колокольня Нотр-Дама на рассвете напоминала гигантскую каменную ультрамариновую раковину. Она, словно древний страж, возвышалась над спящим Парижем. Её каменные стены, покрытые лишайником и трещинами, хранили следы столетий — царапины от цепей, пятна воска от свечей, выцветшие граффити паломников. Воздух был насыщен запахом старой бронзы и влажного камня. В узких окнах-бойницах, затянутых паутиной, переливались капли росы, словно слезы самого собора. Лучи солнца, пробиваясь сквозь окна, золотили пыль, витавшую в воздухе, превращая её в танцующие частицы света. Где-то высоко, в нишах под потолком, ворковали голуби, их крылья шуршали, как пергамент.

Под ногами Эсмеральды скрипели половицы, пропитанные маслом от колокольных механизмов. Эсмеральда поднялась по винтовой лестнице, её пальцы скользили по влажным от утренней росы перилам. В корзине, прижатой к бедру, шелестели пучки зверобоя, ромашки и корня окопника — травы, собранные у реки накануне. Запах земли и мяты смешивался с её собственным ароматом — дымом костра и горьковатой полынью.

— Квазимодо? — её голос, мягкий, как шёпот ветра в листве, разнесся под сводами. Ответом стал глухой удар колокола Амариллис — звук, похожий на стон.

Она нашла его в дальнем углу колокольни, склонившимся над деревянной дощечкой. Его огромная спина, покрытая плащом из грубой мешковины, напоминала горб мифического тролля. Пальцы, искривлённые и покрытые занозами, ловко орудовали резцом, вырезая из липы изгибы женской фигуры.

— Принесла тебе травы, — сказала Эсмеральда, ставя корзину на стол, заваленный стружкой. — Для ран на руках. И… для души.

Эсмеральда взяла его руку, ощутив под пальцами шрамы, грубые, как кора векового дуба. Она провела подушечкой большого пальца по застарелой царапине, и Квазимодо вздрогнул, будто от прикосновения к раскалённому металлу.

— Этот шрам — от падения с Жанны, да? — спросила она, уловив запах ржавчины, исходивший от его плаща. — Ты звонил так яростно, что сорвался с цепи. — Её голос звучал мягко, но в нём слышалось знание, словно она видела это во сне.

Он кивнул, не поднимая глаз. — Колокол пел о несправедливости. Я… я не смог остановиться.

Квазимодо вздрогнул, но не поднял головы. Его левый глаз, прищуренный от старого шрама, следил за линией резца.

— Зачем ты принесла травы? — пробормотал он. — Я не болею.

— Ложь. Каждый шрам — это болезнь памяти. А я умею лечить и такие.

Она раздавила лист зверобоя между пальцами, и терпкий аромат заполнил пространство между ними. Квазимодо замер, вдыхая запах, который напомнил ему детство — мать, варившую отвар от лихорадки.

— Почему ты здесь? — спросил он, наконец подняв взгляд. Его правый глаз, золотистый и ясный, отразил её лицо, как зеркало. — Я… я не заслужил.

Эсмеральда улыбнулась, доставая из корзины медную чашу.

— Ты научишь меня их языку, — кивнула она на колокола. — А я научу тебя не прятаться.

Квазимодо провёл её к колоколу Эола, чья бронза была покрыта патиной, словно слезами времени. Его ладонь легла на цепь, и Эсмеральда почувствовала, как под ногами дрогнул пол.

— Слушай не ушами, — прошептал он. — Здесь. Он коснулся её груди над сердцем.

Колокол запел — один чистый удар, за которым последовала вибрация, наполнившая воздух дрожью. Эсмеральда закрыла глаза. Звук обволок её, как тёплая вода, смывая страх.

— Это… надежда? — спросила она, открыв глаза.

Квазимодо кивнул, его пальцы дрожали на цепи.

— Она всегда первая. Потом… — он дёрнул другую цепь, и колокол Жанна взревел, как раненый лев. — Гнев. Но не злой. Как буря, что очищает небо.

Эсмеральда засмеялась, и её смех слился с эхом.

— А грусть? — спросила она?

Он указал на Амариллис — колокол с трещиной у основания. Его удар прозвучал глухо, словно подавленный вздох.

— Он звонит по ночам, — сказал Квазимодо, — когда город спит, а мои мысли… слишком громкие.

— Давай позвоним вместе. — Она взяла его руку, положила на цепь Эолы.

Их пальцы сплелись на холодной цепи. Эсмеральда почувствовала, как под её ладонью пульсирует металл, словно живая вена. Первый удар колокола отозвался в груди глухим гулом, и она зажмурилась, впиваясь ногтями в его руку.

— Не бойся, — прошептал Квазимодо, его дыхание, тёплое и неровное, коснулось её уха. — Звук… он проходит сквозь тебя, но не ранит.

Она открыла глаза и увидела, как солнечный луч, пробившийся через окно, заиграл на его лице, смягчая шрамы. — Он… прекрасен, — выдохнула она, и её голос дрожал, как струна.

Их пальцы сплелись на холодном металле. Первый удар заставил Эсмеральду вскрикнуть — не от страха, а от восторга. Второй удар они сделали синхронно, и звон обрушился на собор волной. Квазимодо засмеялся — низко, хрипло, будто разучился это делать.

— Ты… ты слышишь? — он повернулся к ней, и в его глазах горели искры. — Это не просто звук. Это…

— Сердце, — закончила она, касаясь его груди. — Твоё сердце говорит через них.

Он отпрянул, но она не отпустила. Её пальцы скользнули по шраму на его щеке, ощущая неровности, как карту его боли.

— Почему ты не боишься? — спросил он дрогнувшим голосом.

— Потому что ты научил меня слушать, — ответила она, и её губы коснулись его ладони — лёгкое, как крыло мотылька, прикосновение.