Он вскочил, ударившись плечом о каменную колонну. Боль пронзила тело, но он не издал ни звука. Привык. В глазах мелькнул образ: Эсмеральда в пурпурном платье, кружащаяся под звон Амариллис. Её смех, звонкий и дерзкий, теперь звучал в памяти как укор.

— Ты умерла… Я видел…— прошептал он, сжимая лепесток в кулаке. — Но тогда чей это след?

На колокольне пахло маслом и деревом. Квазимодо вырезал новую фигурку — птицу с расправленными крыльями. Стружка падала на пол, смешиваясь с пылью. Внезапно его ухо уловило шорох внизу. Он замер, нож застыл в воздухе.

— Кто там? — рыкнул он, но голос сорвался в хрип.

Ответа не последовало. Тогда он спустился, цепляясь за ступени, словно раненый зверь. У подножия лестницы лежал платок — синий, с вышитыми звёздами. Квазимодо поднял его, и запах ударил в ноздри: мята, лаванда и что-то ещё... Платок пах ею. Не просто мятой и лавандой — это был аромат её кожи, смешанный с дымом костров и горьковатой пылью дорог. Квазимодо прикрыл глаза, и память выхватила из тьмы тот день:

Эсмеральда, запертая в клетке, протягивает ему через прутья чашу с водой. Её пальцы касаются его руки, и он, уродец, которого все боятся, чувствует, как по спине бегут мурашки.

— Пей, — говорит она, и в её голосе нет жалости. — Ты заслужил больше, чем эта клетка.

Теперь он прижал платок к щеке, пытаясь уловить тепло, которого уже не было: «Если бы я знал, что это последний раз… я бы не отдернул руку.»

— Эсмеральда… — имя вырвалось как стон. Он прижал платок к лицу, вдыхая глубже. Воспоминание обожгло: её рука, тёплая и мягкая, на его щеке в тот день, когда она принесла воду в темницу. Тогда он отпрянул, испугавшись собственной неловкости. Теперь же ему хотелось, чтобы этот миг длился вечно.

— Если ты призрак… я не боюсь, — прошептал он, глядя на платок. — Я научусь… говорить с тобой.

Луна заглянула в окно колокольни, осветив груду фигурок у ног Квазимодо. Он сидел, обхватив колени, и слушал. Где-то внизу, в городе, кричали пьяницы, но здесь, на высоте, царила тишина. Внезапно колокол Эола дрогнул, издав тихий звон — один-единственный удар, словно чьё-то сердцебиение.

Квазимодо подошёл к колоколу Эола, чей край был изъеден ржавчиной. Он дотронулся до него лбом, как делал в детстве, когда страх становился невыносим.

— Ты звонил для неё, — прошептал он. — В тот день, когда её вели на казнь. Помнишь? Твой голос дрожал… как мои руки сейчас. — Его пальцы сжали цепь. — Почему ты не разбился тогда? Почему не упал на них, как меч ангела?

Колокол молчал. Где-то внизу завыл ветер, и Квазимодо услышал в нём ответ — далёкий эхо её смеха.

— Надежда, — прошептала бы Эсмеральда. — Даже в тишине есть надежда.

— Надежда… — прошептал Квазимодо, вспоминая, как Эсмеральда объясняла ему язык колоколов. Его пальцы потянулись к новой дощечке. Нож заскользил по дереву, рождая черты лица — высокие скулы, густые ресницы, улыбку, которую он видел лишь во сне.

— Ты здесь, — сказал он пустой комнате. — Я чувствую. Даже если ты ненастоящая.

Люмина, спрятавшаяся в тени, провела пальцем по медальону. Холодный металл отдавал теплом её кожи. Она вспомнила, как Квазимодо, спрятав лицо за волосами, подарил ей первую резную птицу: «Чтобы ты помнила — небо принадлежит тебе». Теперь, глядя на свет в его окне, она коснулась шрама на шее: «Я вернулась, чтобы вернуть тебе землю»

Ветер принёс ответ — шелест листьев у подножия собора. А где-то в тени, прижавшись к стене, Люмина смотрела на свет в окне колокольни. Её пальцы сжали медальон.

— Скоро, — прошептала она. — Скоро ты узнаешь, что я не призрак.

Собор Нотр-Дам в предрассветные часы напоминал гигантский каменный цветок, чьи лепестки-арки смыкались над головами призрачных посетителей. Он словно застывший великан, простирал свои каменные своды к небу. Витражи, мерцающие в лунном свете, изображали лики святых, чьи глаза следили за каждым шагом. У алтаря, под статуей Девы Марии, горели десятки свечей, их воск стекал на бронзовые подсвечники, образуя наплывы, похожие на слезы. Воздух был густ от ладана и сырости — запах веков, впитавшихся в камни. На стенах, покрытых трещинами, виднелись фрески Страшного суда: демоны с когтистыми лапами и ангелы с потухшими факелами. Где-то в вышине, за решетчатыми окнами, ветер гудел в пустотах колокольни, как потерянная душа

Лунный свет, пробивавшийся через витражи, рисовал на полу мозаику из синих и алых бликов, словно кровь, смешанная со слезами. Эсмеральда — нет, Люмина — стояла на коленях у алтаря Святой Девы, её пальцы вцепились в край покрывала так, что суставы побелели. Её платье, когда-то ярко-алое, выцвело до оттенка заката. На подоле были вышиты змеи, извивающиеся вокруг древа жизни — символ исцеления её народа. Медные браслеты на запястьях позванивали при каждом движении, напоминая звон колокольчиков, которые она носила в прежней жизни. Шерстяная ткань, пропитанная запахом дыма и полыни, скрывала лицо, но не могла заглушить голос в голове: «Он здесь. Он видит».

— Прости меня… — прошептала она, обращаясь не к Богу, а к тени, что маячила за колонной. Её голос, тихий и надтреснутый, растворился в эхе. — Я не хотела возвращаться. Но его колокола… они звали так, будто душа рвалась наружу.

Покрывало соскользнуло с головы, словно подчиняясь невидимой руке. Чёрные волосы, перехваченные медной лентой, рассыпались по плечам. Шрам на шее, тонкий и бледный, замерцал в свете свечей. Она потянулась, чтобы поднять ткань, но вдруг услышала глухой стон — словно раненый зверь забился в клетке.

Квазимодо прижался спиной к холодной стене. Его плащ из грубой мешковины был покрыт пятнами масла и сажи. На шее болтался медный амулет — крошечный колокол, подарок Эсмеральды, который он прятал под одеждой. Рукава плаща, изорванные осколками камней, обнажали руки, покрытые шрамами от падений с колоколов

Сердце Квазимодо колотилось так, что казалось, вырвется через горло. Глаза, один прищуренный от старого ожога, другой — широко открытый, впились в силуэт у алтаря. Она. Та самая улыбка, что снилась ему годами. Те же руки, которые когда-то протянули ему воду в темнице. Но как? Он видел, как петля сдавила её горло. Видел, как тело бросили в телегу с отбросами.

— Призрак… — прохрипел он, и голос его, грубый от неиспользования, разорвал тишину. — Или демон, пришедший мучить меня?

Эсмеральда обернулась. Её глаза, тёмные, как ночь без звёзд, встретились с его взглядом. Она не вскрикнула. Не отпрянула. Вместо этого губы дрогнули в едва заметной улыбке.

— Квазимодо… — её голос прозвучал мягко, как шелест шёлка. — Ты всё ещё здесь. Среди колоколов и теней.

Он отшатнулся, споткнувшись о собственную тень. Его спина ударилась о каменную глыбу, но боль была ничто по сравнению с хаосом в голове. Руки, огромные и искривлённые, закрыли лицо.

— Не смотри! — вырвалось у него, больше похожее на рычание. — Я… я не тот, кем ты меня помнишь.

Эсмеральда сделала шаг вперёд. Её босые ноги скользили по холодному полу, но она не останавливалась. Запах ладана смешивался с ароматом её кожи — мёд и горький миндаль. Она протянула руку, не дотрагиваясь, словно боялась спугнуть.

— Ты — тот, кто спас меня от жажды. Кто бросил цветы к моим ногам, когда все смеялись, — её пальцы дрогнули. — Разве я могу бояться тебя?

Квазимодо задрожал. Сквозь щели между пальцами он видел, как она опустилась на колени рядом. Её дыхание, тёплое и неровное, коснулось его ладоней.

— Я… я не спас, — пробормотал он. — Ты умерла. Я видел.

— Смерть — это дверь, — она наклонилась ближе, и её голос стал тише, — за которой можно спрятаться. Но я вернулась. Для тебя.

Его руки медленно опустились. В глазах Эсмеральды не было ни жалости, ни страха — лишь печаль, глубокая, как колодец. Она коснулась его щеки, и он замер, боясь, что её пальцы пройдут сквозь него, как сквозь дым.

Её пальцы, холодные от ночного воздуха, коснулись его кожи. Запах полыни, смешанный с ароматом её волос, ударил в ноздри. Где-то вдалеке запел ветер, заставляя витражи дребезжать, как стеклянные колокольчики. «Она пахнет жизнью», — подумал он, и это было больнее, чем все насмешки толпы.