Из города выезжают в совсем невыносимый зной. Среди ящиков с аккуратно переложенным тряпьём товаром сидеть не слишком удобно, но, в любом случае, это лучше, чем если б пришлось топать пешком.

– Так что, ты, кажется, на чём-то играешь? – небрежно спрашивает помощник Перрина, когда они проезжают уже порядочно.

В его голосе безошибочно угадываются те особые нотки, когда кто-нибудь напоказ старается быть взрослей и уверенней.

Энис пожимает плечами. Так жарко, что не очень-то хочется разговаривать. А может, просто слишком много сложных бесед уже было сегодня.

– На цитре, – сразу подхватывает мама вместо него. – И в последнее время осваивает лиру.

Она говорит тем тоном, что больше пришёлся бы к месту на какой-нибудь встрече за ужином, а не в телеге на пыльной дороге.

– А… может он что-нибудь, ну, сыграть? – Об маму показная уверенность почему-то разбивается.

Играть вот совсем не охота. Энис не уверен, что сможет потом так же ладно уложить цитру в сумку, да и вообще… Он целый год играл то на одном, то на другом, а как приедет – придётся держать экзамен перед папой, так нельзя ли отстать от Эниса ненадолго?

– Конечно, может. Правда, Энис?

Он с тоской переводит взгляд с придорожных кустов на маму. Она, наверное, хочет показать всем, какой у неё замечательный и талантливый сын. Энис и рад бы правда таким быть, но…

Он сдерживает вздох и медленно развязывает тесёмки сумки.

За прошедший год он играл на цитре гораздо меньше, чем за любой другой, хоть и очень старался выкраивать на неё время. Но вряд ли Перрин или этот парень так хорошо смыслят в музыке, так что должно выйти по меньшей мере сносно.

Всё равно как рассказывать маме про свою прекрасную жизнь в пансионе.

Из всех знакомых песен Энис в который раз выбирает «Сердце бури» – чисто темпетскую, но почему-то полюбившуюся. Он не может вспомнить, о чём там поётся, только две строчки, по привычке коряво переведённые на тарисский в уме и потерявшие рифму: «Я в сердце бури. Внутри я спокойный и сильный».

Чем эта песня Энису так понравилась – он и сам не знает. Она вся пропитана свойственным темпетским мотивам быстрым напором, довольно сложная и не походит на другие, любимые ещё по Тарис. Но Энис замечал за собой, что часто переходит на неё, задумавшись или не зная, что играть.

Сейчас «Сердце бури» даётся ему без труда. Помощник Перрина – спросить, что ли, как его имя? – пристукивает ногой в такт.

После Энис наигрывает пару тарисских баллад, неловко импровизируя там, где не помнит нот, в надежде порадовать маму. Но вместо этого её взгляд становится рассеянным и далёким, и Энис снова чувствует себя виноватым. Весёлая темпетская песенка не спасает положения. Зато очень нравится пареньку, так что тот даже пускается мычать про себя слова. Выходит довольно фальшиво.

Энис развлекает его большую часть дороги, неимоверно долгой, по ощущениям, хотя на деле их городок находится не настолько далеко. Солнце ещё не клонится за верхушки деревьев, когда они приезжают.

Энис неловко спрыгивает с телеги, когда та тормозит перед их домом – одним из самых высоких в округе, целых три этажа, но, увы, принадлежащим им всего на одну комнату. Забавно, но она, совсем как Энис хотел когда-то, правда похожа на ту, что они покинули в Тарис. Только помельче.

Он быстро находит глазами нужное окошко. К сожалению, в нём виднеются лишь светло-серые, выгоревшие шторы.

Перрин отчего-то спускается наземь тоже и помогает слезть маме, хотя не то чтоб она не справилась бы сама. Да и тяжёлого у них ничего нет. Они негромко переговариваются – Энис нетерпеливо переминается с ноги на ногу и не слушает, – после чего Перрин принимается шарить в одном из ближайших ящиков. Достаёт на свет куклу, ту самую, битую, и почему-то протягивает Энису.

– Держи.

Он растерянно принимает, не совсем понимая – его просят подержать, чтоб не мешала?

– Не нужно! – поспешно и неловко восклицает мама. – Ну зачем?

Перрин коротко качает головой.

– Всё равно битая. Куда я её? Девки вот-вот выскочат замуж, а этому лбу, – он кивает на помощника, наверное, всё-таки сына, – тем более не нужна.

– Но…

– Пускай возьмёт. Хоть какой-то прок.

Энис смотрит на Перрина с недоумением и лёгкой обидой – он его, что ли, за девчонку держит? Зачем ему кукла? Ох, сколько шуток было бы, если б только кто-нибудь в пансионе узнал! Будто мало ему. Хорошо, там нет никого из их городка.

Перрин, не слушая возражений, отходит обратно, легко забирается на своё место. Энис глупо семенит следом в попытке вернуть подарок, но не успевает. Да Перрин, наверное, и не взял бы. Когда телега трогается, Энис так и остаётся с надколотой куклой в руках.

Что с ней делать?

Когда Энис вновь поднимает голову, в их оконце уже темнеет силуэт папы. Мысли о кукле становятся совсем не важны. Энис подпрыгивает на месте и радостно машет свободной рукой. Папа, помедлив, тоже приветственно поднимает ладонь и скрывается за шторой.

На фоне лестниц пансиона домашняя, при всей неказистости, кажется чуть ли не идеальной – крепкая и добротная, с невысокими ступенями, так и ложащимися под ноги. Энис пролетает по ним в разы быстрей мамы, толкает дверь и вваливается в комнату.

Хочется скорей сбросить сумку, подбежать к папе, обнять. В сумке цитра, и ой как Энису прилетит, если он её вот так вот кинет. А в руках кукла. Куда деть куклу? Энис в замешательстве оглядывается.

– Что там у тебя? – спрашивает папа, кажется, чуть раздражённо.

Может, обижается, что Энис мешкает?

– Так, ничего, – отмахивается он и быстро ставит куклу на пол в углу, пристраивает сумку рядом.

Произносить вслух, что ему подарили, кажется неловким. Что, если папа будет смеяться?

Он стоит против света, и, лишь приблизившись, Энис замечает разбитую губу, ссадину на скуле. Растерянно смотрит на них и не решается спрашивать.

Интересно, поэтому папа не поехал с мамой? Или это она запретила ему, побоявшись, что будет как в прошлый раз?

Энис порывисто обнимает его, но замечает, как папа болезненно морщится, и тут же отпускает.

– Что-то случилось? – всё-таки не выдерживает, хотя, в общем, догадывается, что. – Что у тебя болит? Тебя смотрел доктор?

Как-то в четыре, кажется, года Энис навернулся, играя с ребятами на улице, и умудрился сломать руку. Он почти ничего об этом не помнит кроме того, что было ужасно больно – а потом вдруг перестало, и вот это «перестало» почему-то было удивительно прекрасным чувством. Тогда родители изрядно потратились на услуги отмеченного. Энис путано может припомнить какую-то сухощавую, в годах женщину. У неё были тёплые руки. И ещё пахло чаем с ромашкой. Кажется, тогда Энис впервые подумал, как здорово было бы, если б у него тоже были знаки. Но через год на общей проверке никаких задатков не нашли.

Очень жаль.

Если б они были, через два года Энис уже смог бы лечить все папины ссадины, мамин кашель зимой и ещё свои дурацкие синяки. А ещё не пришлось бы жить в пансионе. Правда, кажется, всех малолетних отмеченных забирают в храм, где придётся торчать аж до совершеннолетия, но родителям зато дают откуп. А ещё никто не стал бы обижать их, наверное, будь Энис отмеченным.

У него нет знаков. Поэтому он не может помочь папе. И у них нет больше денег на то, чтоб обратиться к отмеченному – здесь, в Темпете, это стоит куда дороже. Всех лекарей зазывают из Тарис, а кто поедет в другую страну, если оно того не стоит? Разве только те, кто не может оставаться в своей, вот как папа.

– Всё хорошо, – коротко и немного ворчливо, явно желая закрыть тему, отвечает он.

Небрежно треплет по голове, как глупого щенка.

Шаги мамы наконец достигают вершины лестницы, снова скрипит дверь, закрываясь.

– Как доехали? – спрашивает папа больше у мамы, чем у Эниса.

Она пожимает плечами, проходя мимо.

– Зной страшный, а ведь только начало лета.

Отчего-то неуютно, как посреди поля перед грозой, хотя Энис пока не видит никаких её явных предвестий.