Пенять продешевившим предкам сейчас так же бессмысленно, как в открытую вредить старейшине. Но Эверну было больно, мокро и гадко. Жаль себя тоже было. Стоило ли учиненное таких страданий, сложно сказать, но что в убыток ана – однозначно.

Ходили слухи, что когда-то одну из дочерей рода Драгул оприходовал дикий упырь, полуразумная тварь, способная только жрать и размножаться. Понесшую девицу заставили выносить плод ради эксперимента. Именно так старейшине досталась способность растворяться туманом. Именно эта способность ана связала Эверна с произошедшими событиями.

Сначала, некоторое время назад, ему было поручено доставить в конгрегацию Нодлута лично темному инквизитору Арен-Холу сеть-ловушку, с помощью которой ана Драгула однажды чуть не прикончили, сковав не только тело, но и то, во что он превращается, оказавшись на грани жизни и смерти. Затем там же, в Нодлуте, Эверн собственными глазами видел несчастного, которому достались оковы, и там же узнал об артефакте, ранее принадлежавшем жертве, на который Драгул собирался наложить лапу, объясняя желание правом наследования по крови. Только инквизиция своими игрушками не делится.

Когда у старейшины появился шанс переиграть партию в свою пользу, он не стал упускать возможность. Руками «пса», естественно. На это тоже были причины. Артефакты, слишком тесно связанные с сутью первого владельца, отнятые силой, — источник неснимаемых проклятий. Причем хозяину достаточно вскользь обронить что-то вроде «так не доставайся же ты никому», чтобы все последующие владельцы начали дохнуть как мухи.

Эверн следил за «операцией» с момента передачи артефакта в Корре. Были моменты, когда хотелось выйти и насовать темному придурку за воротник. Даже при всем том, что Эверн про него прочел, вызывающее поведение было за гранью. Как вообще ему могли что-то поручить? Однако, как ни странно, подобное презрение к краям и условностям импонировало. Те, кто выполняет задания конгрегации, тоже, считай, на поводке.

Молоденькая, взрывная, как огонь, ведьма казалась рядом с поехавшим темным оплотом надежности, благоразумия и хладнокровия.

Подобраться настолько близко, чтобы умыкнуть артефакт, не получалось. Эверн понять никак не мог, где именно его прячут и кто именно. Энергетически эти двое создавали такой бедлам, что вычленить что-то конкретное не было никакой возможности.

Контакт на дороге увенчался успехом лишь частично. Рыжая ведьма держалась молодцом, темный… Как всегда. Совместное закапывание трупов и обсуждение девчонок повеселило, однако где и у кого артефакт, он так и не выяснил.

Эверн не мог не выполнять задание ана и выполнял на совесть, не теряя надежды, что случай испортить старейшине праздник все же представится. Зря он, что ли, в Нункоре в храм бегал, чтобы попросить милости у Изначальной? На выходе его едва не сшиб полоумный рыжий эльф. Одно дело, что светлый полез в храм Тьмы, другое, что во время столкновения остроухий выцвел взглядом, будто мертвеца увидел, а потом и вовсе полную чушь сказал: «В шиповнике полно корней, но под ноги лучше не смотреть». Предсказатель, тлен ему в сад.

Потом в Нункоре объявился старейшина собственной персоной, потом они нагнали за городом этих двух «бессмертных», Эверн вспомнил про шиповник и уверенно не смотрел под ноги.

– Я отправил тебя за флейтой, «пес», – меланхолично сказал ана Драгул, вздернув его за ошейник и поводок с земли, где Эверн валялся размазней после удара темного, прислушиваясь, как выправляются в грудине сломанные ребра. Некромант ударил сильно, но аккуратно. Со знанием дела и физиологии.

– У него была только та, что в штанах, – честно прохрипел в ответ Эверн, а старейшина оскорбился и расстроился. И расстройство свое выместил на «псе». Чуть позже. Лучше бы прямо там. Когда под животом трава и земля, крови хотя бы есть куда деваться.

Гадость удалась, не сдох и не попал в «виварий» на кровавый паек, где готовят «гончих» для Рубиновых игр*, значит, не так уж ана и печалится, а ребра — мелочь.

____________________

* Рубиновые игры — развлечение вампирской элиты.

«Гончие» — спившиеся на крови или нарочно посаженные на подобную диету провинившиеся вампиры, которые с течением времени начинают терять контроль над жаждой. «Серны» — живая добыча. «Охотники» позволяют им отбежать подальше, а затем спускают «гончих», которых держат на поводках подчинения. «Гончие» выслеживают «серн», догоняют и, изнывая от жажды, ждут, когда «охотник» явится осмотреть добычу. Часто жертв отпускали. Когда «серны», как они думали, снова прятались, «охотники» вступают в игру сами.

В начале гона жертвам чертят на горле запирающую руну, чтобы те не могли кричать и выпустить свой страх, а на руку повязывают шнурок с глухим рубиновым колокольчиком. Отсюда название. Ну и из-за крови тоже.

Самое близкое определение состоянию было кисель или подтаявшее желе. Вот бы еще сучки́ лопатками не чувствовать и отсыревшую одежду. Затылку зато хорошо лежалось на влажной земле – мягко и прохладно. Меч висел пудовой гирей, хотя тоже, как и Пи, лежал. Под ремнем зудело, будто там, где корпус футляра прижимался к коже, копошилась банда муравьев. Муравьи, кстати, и так могли быть, без «будто».

Сучки, отдаленное шуршание и поскрипывание, влажная трава, запах прели и сырости… Лес на краю болота? Заболоченный лес? Куда их занесло? Может когда-нибудь и получится целенаправленно ходить гранью отсюда туда, куда глазам не видно, но точно еще не скоро.

В теории их должно было притянуть к ближайшему темному источнику. Хорошо бы в пределах королевства. В Нодлуте, несмотря на в основном сырой климат, болот не особенно много водилось, зато в соседней Штиверии – как… муравьев.

Руки не поднимались, чтобы поскрести зудящую кожу, пытка становилась невыносимой. Опасение, что прохудившийся футляр может нанести непоправимый ущерб там, где лежит, позволило ценой диких усилий и взмокшего от них лба шлепнуть пятерню на пузо и кое-как выковырять источник зуда из-под ремня.

— О-о-о, – не сдержался от стона Пи.

— Ты что там делаешь? — не слишком внятно донеслось откуда-то сверху и немного справа, если принять лежащую на земле голову за точку отсчета.

— Открой глаза и посмотри. Знаешь, где мы?

— Открой глаза и посмотри. Что это было?

— Я не удержал контроль. Из-за тебя, между прочим. Проломил грань. Выдернул нас обратно. Потом мы навернулись с твоей метлы. Но как-то очень удачно, если лежим и разговариваем. Руки-ноги целы?

— Сложно сказать. Я в состоянии киселя. Никогда такого не было.

— Поздравляю, это твой первый настоящий ор… ыххы-ы-ы-ы… откат.

— Придурок озабоченный.

— Кто бы говорил. Глаза открылись?

— Нет. Сил нет. А ты?

— Тоже. Еще полежим. Помнишь что-нибудь?

— Как падали? Ни бездны. С чего вдруг Глядь так подставился? Нас можно было почти голыми руками брать? Да еще имя назвал.

— У Глядя… Эверна причин может быть до бездны, это его личное дело, а имя назвать — жест доверия.

— А твои слова?

— Вроде обещания «услуга за услугу». Не обязательное, но гулем будешь, если не ответишь при случае.

— Тогда почему Драгул стоял и с обочины смотрел, как он лажает? Этот бы точно ровным слоем нас там раскатал. Ровнее, чем мы сейчас лежим. Не болтали бы уж точно. Как в твоем варианте «минэ»: наши сильно поврежденные шкурки на обочине, а артефакт у Драгула.

— Третьи руки. Это всё, что мне в голову на данный момент приходит. У хладенов такая традиция. Если артефакт был чей-то, его у этого кого-то забрали силой, то чем больше рук он пройдет до счастливого нового владельца — тем безопаснее. Это не только традиция, но и азы древней артефакторики, «постулат о принадлежности». Поэтому Драгул не сам пошел, а «пса» отправил.

— Футляр цел?

— На ощупь — да, но что-то с ним точно не то. А еще он… открывается.

— И что там внутри?

— Понятия не имею. И не стану ни открывать, ни щупать. Хочу от Арен-Феса свою награду. Это ценнее приступа любопытства. Кстати, нам не мешало бы встать и понять с какой скоростью и в каком направлении бежать, но…