— Даже не думай, — предостерег Пи. — Арен-Фес же. И мне завидно, что ты можешь вот так, — он изобразил рукой змейку.

Зомби позади вильнул в сторону, чуть не завалившись, но выровнялся, едва темный прекратил махать руками.

— А ты где так крестиком вышивать научился? И вообще? — спросила Аманда, тоже слегка завидуя, поскольку в рукоделии никогда не была особенно сильна. Тетка ее всегда упрекала за кривоватые стежки и неровные узлы на наговорных шнурах.

— И вообще в училище, — помрачнев, ответил Пи.

— Вас там шить учили?

— Нас там всему учили. А кружком по шитью меня еще в школе за… неважно. Наказали в общем.

— А ты?

— А я первый приз по рукоделию выиграл, чтоб им всем ржать неповадно было.

— Все равно ведь ржали, — сообразила Аманда.

— Не то слово. Зато мама обрадовалась. Двадцать чаров в той дыре, где я жил, почти капитал. Это братцу Цзафесу повезло, его инквизитор в школе еще приметил и выпасал, как племенную корову. Только брат школу закончил, за ним сразу же прислали. Тоже не за так. Да он и потом помогал, тайком, как получалось. Те, кто в инкивизиторы ушел, вне семьи и рода. Из родовой книги вычеркиваются, будто не было никогда. Имя берут другое. Позволяется только кусочек оставить. И никаких родственных связей.

— Почему его забрали, а тебя нет?

— Я же темный, темных в Крашти восемь на десяток, а у него светлый стихийный и голос. Редкий дар. Такой дар даже у дивных редкий, у прочих и подавно. Так что меня оставили, где был. Потом у меня случился первый контакт с гранью, и дар брыкаться стал. Слишком сильная для физической оболочки астральная проекция. Помурыжили и посадили на блокираторы.

— Так учился-то где? — снова спросила Аманда.

— Так в училище же, — снова буркнул Пи. — Общее магическое и средне-специальное. И факультативы. Все что были. И то брать не хотели с моим этим всем.

— А дальше? Академия?

— В Крашти? — задрал брови Пи. — Я не бонз по три сотни за семестр платить. А училище для потенциально первого уровня дара бесплатное. В вышке в Краш-Тадт теормага по некромагии нет, только прикладное. В училище и то лучше прикладную некромантию дают и практики больше. Там, считай, одна практика и есть. Мне с блоком особо нельзя было практиковать, да только конспект в зубы и пошел. А где дара из-за печати не хватало, помогало доброе слово, дурь и быстрые ноги. И меч еще. Боевка в училище в обязательных дисциплинах. Шкуру драли так, что лучше уж гулей по кладбищам гонять.

— Из-за твоей дури мы теперь на ногах и… гоняем.

— Ой, да успокойся. Будто сама никогда не лажала, — обиделся темный.

Аманда смолчала. Не лажала… Лажала, причем недавно. До сих пор аукается, когда перестанет, непонятно. И нервов никаких на придурка нет, а взгляд так и норовит под его рубашку нырнуть. Сволочь темная. Ведь, когда молчит или без выпендрежа разговаривает, даже на умного похож, а как отчебучит… будто ему пятнадцати нет.

— Тебе вообще сколько?

— Сколько что? Заплатили? — переспросил Пи.

— Балда. Лет тебе сколько?

— Нискажу, — покривлялся Пи.

Развернулся всем корпусом к Аманде и качественно отыграл деревенскую скромницу: ковырнул дорожную пыль сапогом, поднял волну ресницами.

А ведь хороши… Длинные, густые… Ар-р-р! Почему у большинства мужиков всегда такие волосы и ресницы, что можно удавиться от зависти?

У козлины Эфареля тоже были. Грива песочная и гладкая, как шелк, а ресницы темные, как самый дорогой Штиверийский шоколад. Горький, с солью и ванильной карамелью. Аманда как раз такой любит безмерно, а Эфарель только молочный с миндалем дарил, когда ухаживания разводил.

Думать о конфетах было приятнее, чем о том, во что превратятся собственные волосы Аманды в отсутствие должного ухода. Сволочной Пи после пробуждения даже без расчески обошелся. Пятерней по патлам прогреб — и как после салона. Убила бы… Из зависти. Шоколада захотелось тоже убийственно.

Пи наткнулся на взгляд, снова ресницами дернул, ухмыльнулся, закопошился по карманам куртки и протянул завернутый в плотную фольгу брусок.

— Держи. — И глазом с синеватой искрой блестит.

— Это что? — Аманда подозрительно посмотрела на дар, подозрительно своевременный и подозрительно похожий на желанный шоколад.

— Шоколад. — подтвердил Пи. — Только он без этих ваших, — бровь подергалась, синяя искра из левого глаза перебежала в правый, — бабьих штучек. И не сладкий. А то у тебя взгляд такой… — Снова бровь и ухмылка кошачья. — Голодный такой. И в животе урчит.

— Это не у меня урчит, а у… — она обернулась на зомби, который почему-то старался держаться поближе к ней. — Как его звать?

— Никак.

— Значит, у Никака урчит, — поправилась Аманда и шоколад приняла.

Куснула, осторожно прижала медленно тающий терпкий комочек к нёбу. Без карамели, но тоже ничего. Наткнулась на внимательный, пробирающий до печенок взгляд Пи, снова покосилась на умертвие.

— Им разве не нужно внутренности чем-то промывать перед зомбированием? Чтоб… не урчало?

— Нужно. Но как я, по-твоему, сделал бы это посреди леса? А даже если бы и сделал, не факт, что вышло бы как нужно. Я не кукольник, многокомпонентные поведенческие алгоритмы лепить на коленке не умею. Не тому меня учили. У этого задача идти и тащить наше барахло, на прямые приказы реагировать и выполнять то, что я сам делать могу, но мне влом. До определенного момента.

— До какого? Пока тоже не разложится?

— Приблизительно, но зарыть лучше пораньше. Бумажка бумажкой, а светить зомби в общественных местах все равно, что с голым задом в… крапиву.

Доходчиво. Аманда поняла про зомби и про то, зачем Пи был нужен меч в кустиках, а потом увидела скопление домов чуть в стороне от дороги.

— Лопата есть? — спросил дурной темный, едва дверь открылась.

Аманда на месте мужика сходу бы дала в рыло, но мужик попался вежливый или добрый, он просто дверь закрыл.

Тогда Пи порылся по карманам, достал монетку в десять чаров и пустил ею блик в окошко, о которое плющили носы двое мелких лохматых рожиц и одна круглая в платке и с косой.

В недрах строения раздался грохот и споры, затем дверь снова открылась, но вместо мужика была женщина. Очень деловая, та самая, из окна, но с ухватом. Тоже, небось, мамин. Вон какой черенок отполированный.

Женщина и Аманда оценили друг друга, носимое имущество, потом обе посмотрели на темного. Пи подвис при виде ухвата, моргнул вразнобой, обрел иную, более внушительную точку опоры, чем ухват, чуть ниже уровня глаз хуторянки. Две внушительных точки. Оттаял и сказал:

— Лопата нужна. И лошадь. Я б купил. А еще… так есть хочется, что переночевать…

Аманда собиралась предостерегающе пнуть придурка, уже заблестевшего глазами и отрабатывающего программу «голодный котик», как тот чуть сменил позицию. Рука, вместо того чтобы пнуть в спину, уперлась в упругое благословение. Хорошо легла, правильно.

Аманда отдернула предавшую руку, шарахнулась, врезалась в зомби, что-то хлопнуло и хозяева хутора заметили Никака, которого в упор не видели до столкновения.

— А это с вами еще кто? — выглянувший из-за жены мужик ткнул в брата-подпольца пальцем.

— Где? — очень натурально удивился темный, обернулся. — Здесь только мы.

— А вот. Сумки держит, — продолжая показывать пальцем уточнил мужик.

— Какие сумки? Ах су-у-мки! Так я как раз потому лопату и спрашиваю. И лошадь.

— Зачем? — спросила женщина с ухватом.

— Лопата — копать. Лошадь — ехать, — терпеливо пояснил Пи. Аманда не вмешивалась. — И поесть не мешало бы. А то такой голодный, что переночева…

— А куда ехать? — прогудел мужик и привычно подставил преграду встрепанной детской макушке, пытавшейся пролезть сбоку.

Пи посмотрел на Аманду.

— В Нункор, — сказала она.

— Глядь, — сказал Пи.

— Глядь, — звонко повторил другой карапуз, протиснувшийся между косяком и матерью.