Дверь снова стремительно захлопнулась.

Аманда принялась медитировать про деньги, домик и долгую счастливую жизнь после Пи, попутно уговаривая себя, что ходьба пешком это даже полезно для фигуры, особенно если не обедать. Потому что если обедать, это лагерь разбивать, что-то готовить, а так они до Нункора, в котором по плану должны были быть вот как раз к обеду, хорошо если завтра к вечеру дотащатся.

— Зачем лопата?

— Лопата — копать, — как мужику повторил Пи, прислушиваясь.

Внутри дома снова шло бурное обсуждение на вечную тему: женщина хотела денег, мужик не хотел работать, чтобы женщина эти деньги получила.

— Но если не будет лошади, копать тоже будет не нужно, потому что будет нужен Никак, — договорил темный.

По двору расхаживали вяло поклевывающие что-то в чахлой траве куры. Из сарайчика с косой дверью выглядывал коровий глаз, коровий рог и дружелюбно помахивающее рыжее коровье ухо. Аманда сошла с крылечка в две ступеньки. Присела на низкие перила.

Пи инспектировал карманы, ссыпая найденные монетки в ладонь. Задний карман тоже проверил. Трижды. Будто там волшебным образом после первых двух проверок вдруг еще деньги появятся. Проникающая в тугой карман рука вкупе с обострившейся от приворота реакцией на упругое, доставляла Аманде раздражающе-волнующее беспокойство. Глаза бы не смотрели… Но смотрели. Дурацкий приворот…

Никак подобрался ближе и принялся урчать на два голоса: животом и глоткой. Будто утешал.

Дверь открылась, вышел мужик и протянул руку.

— Двадцать чаров, отвезу сам, вечером будем в Нункоре. И пять за ночевку в гостинице. Ночью я обратно мимо Убоища не поеду.

— Двадцать? За четыре часа на телеге?

— Мимо Убоища же. Пять часов.

— Пятнадцать. Я некромант.

— А я не слепой. Были бы кем другим, маджен, меньше, чем за тридцать, не повез бы, если бы повез.

— Тогда двадцать, пять за ночлег и лопату за так насовсем, договор — тут же ввернул Пи и шлепнул мужика по руке, пока тот не одумался. — Иди, запрягай.

— Лопата зачем — понятно, — шипела Аманда, подобравшись к Пи сбоку. Сбоку он был как-то менее опасен, пока не начинал глазами лукавыми с синей искрой из-под лохматой челки косить. — Но зачем насовсем?

— Руки занять.

— Лучше бы ты голову чаще занимал, — собиралась сказать Аманда, но не сказала. Потому что если Пи начнет придумывать занятия дурной голове, без головы, да и без рук, может остаться как раз Аманда.

От темного все еще несло парфюмерной лавкой в бордельном стиле. Сразу захотелось чихать. Но если стать ближе, совсем близко, чтобы были видны трещинки вдоль швов на куртке, сквозь неестественный цветочный запах пробивался собственный запах Пи, похожий на аромат кофе, который варят орки, с кардамоном и перцем, очень горький и очень черный.

Мужик тем временем вывел из сарая за коровником лошадь и махнул туда же рукой:

— Лопату под навесом возьмите, маджен, какая глянется, только я там грабли маленько разбросал.

Аманда не была уверена, что Пи дослушал про грабли, но что нашел их раньше, чем лопаты, — однозначно.

— У нас и так барахла полно, — сказала ведьма, когда слишком уж счастливый, потирающий ухо Пи вернулся обратно, волоча за собой древнее, но совсем не дряхлое орудие земледелия.

— Брось.

— Все? Какого гуля мы их тогда сюда перли?

— Да я не тебе, Никаку. Брось, сказал.

Зомби отряхнулся от сумок, как пес от воды. Аманда едва успела поймать ту, рядом с которой было лучше не спать. Ронять тоже не рекомендовалось.

Никак покорно взял протянутую темным лопату.

— Я отойду, — сказал Пи, показав на дальний конец двора, где в углу под сливой притаился сортир, а чуть в стороне находилась калитка, над которой угрожающе нависали откормленные крапивные стебли. — Недалеко. Вон в те кустики, за вон тем дощатым домиком. А ты проследи, чтоб этот жулик наши вещи погрузил, и дай ему десять чаров задатка.

— Я? Деньги на расходы светен тебе отдал.

— Светен отдал, я… можно сказать расходовал. В крапиве, где Никака нашел. Говорил же, споткнулся, мизинчик отбил, а этот выскочил. Пырнул меня стилетом, карман порвал, сволочь. — Пи отогнул край куртки, демонстрируя нанесенный ущерб. — А когда я его по горлу с разворота полоснул, все и посыпалось.

— Совсем все?

— Почти.

— Ум-м-м, — сказала Аманда, опираясь на метлу и прислоняясь лбом к рукам, сжимая зубы, чтобы «ри-и-и» не вырвалось, а так — почти медитативно. — Ум-м-м…

— Тебе плохо, что болит? Голова?

— Это у тебя голова болит! Уй… Уйди!

Темный, поманив Никака пальцем, отправился в крапиву, а Аманда, устроив метлу на телеге, в которую мужик бросил охапку свежей ржаной соломы для удобства, и сама перенесла вещи. Чтобы отвлечься от раздирающих противоречащих друг другу чувств. Их объединяло одно. Один. Один бездной в зад клюнутый псих.

Затем она сама забралась на телегу, перебрала и переложила свои вещи так, чтобы из двух сумок получилась одна. Большую часть флаконов она рассовала по карманам, благо с внутренней стороны куртки для этого имелись специальные кармашки, а в освободившуюся сумку сложила походный инвентарь и второй комплект сменной одежды. В случае чего, можно и бросить.

Какое-то время, недолго, со стороны сортира тянуло тьмой, отчего у Аманды волоски на коже привставали, порождая мурашечный зуд. Запряженная в телегу лошадь, уже стоящая мордой к воротам, мощная, с мохнатыми бабками, подергивала кожей и нервно прядала ушами. Потом прекратилось.

Вернувшийся Пи брякнул лопату через борт, забрался сам и, закинув руки за голову, с блаженной мордой вытянулся на соломе.

— Ехай, — скомандовал он мужику, щурясь от проникающего сквозь редкие облака солнечного света.

— А третий где?

— Так… Ушел, — ответил Пи.

— Как?

— С миром. Сумки помог донести, как договаривались, и ушел. Даже денег не просил. Вот безголовый.

Мужик проигнорировал подначку, телега, поскрипывая, выбралась на дорогу.

1

— Эй, пст, — Пи, шурша соломой, подполз ближе, по-хозяйски облапил коленку, таинственно заглянул в глаза, — а что за Убоище?

— Ты у меня спрашиваешь? Ты же с ним торговался и регалиями тряс, — шикнула Аманда, подергала ногой, но хваталка как лежала, так и осталась лежать.

— Я… Ничем я таким не тряс. А торговался, потому что денег мало. Маршрут ты составляла, нет? Вот и спрашиваю. И какого мы крюк через Нункор?

— Надо! Не там никакого Убоища. Даже хутора этого нет.

— Как нет? — удивился мужик. — Еще как есть. И хутор, и Убоище.

Он сидел на скамеечке, спиной сидел, ровно, поводья держал, а голову, как филин, почти к лопаткам вывернул. Аманда сама не поняла как свернула пальцы в знак отрицания, и скороговоркой мысленно оберег от нежити принялась проговаривать. Лежащая на коленке хваталка темного тоже пальцы фигурой завернула, а вторая как бы невзначай к рукоятке меча поближе шмыг.

— Так что там с Убоищем? — мило и доброжелательно улыбаясь спросил Пи.

Улыбка не небритой роже смотрелась таким же убоищем. Если бы у Аманды так кто спросил, за три улицы отбежала бы на всякий.

— Тамочки видите, — мужик выпростал руку в сторону, где за краем рощи виднелись крыши, — это Крошен, там прадед мой жил. Так вот он мне говорил, что когда-то вместо Убоища был лес, а в том лесу деревня стояла дворов на семь-восемь, Бортники. В одну зиму от болячки какой-то всей деревней перемерли. Зима была суровая, намело по брови, вот они там лежали, лежали, а по весне подтаяли и пошли гулять по соседям. И не на месте жрали, а в лес сволакивали.

Пи внимал рассказчику, машинально поглаживая Аманду по коленке, шуршало, скидывать некромантскую хваталку было лень, да и… пусть гладит. С нее не убудет, а у этого хоть руки заняты. Хоть одна рука. Меньше натворит.

— Оказалось, что не сами померли, а некромансер дикий средь них завелся и армию, зачитца, себе собирал, — как завзятый баечник вещал мужик, подобревший после глотка из бутылки с антисептиком, протянутой Пи в благодарность за культурную программу. — Собирал, собирал. Потом его в том лесу и прикопали, вместе с армией. Хорошо прикопали. Место почистили. А народ что? Народ решил, раз там эти лежат хорошо, то и прочие полежат. Хоронить там стали. На отпевание не тратились, а мертвые родичи полежали…