Мне были знакомы такие люди. Я встречал их на улицах нашего пылающего города. Тогда еще в детстве на глаза мне попадались мужчины с оружием в руках, которые на отрез отказывались покидать город. Здесь мой дом, вопили они, я здесь родился! Это так меня удивляло, так как город к тому моменту уже не был прежнем. Город превратился в руины, но для людей он по-прежнему оставался родным домом. Родной землёй. Нам не понять. Я переезжал с хаты на хату, даже не испытывая чувства тоски. Я не испытывал никаких чувств. Я просто брал и уезжал. Но мне хочется почувствовать хоть что-нибудь. Нам всем нужно пустить корни, привязаться к земле, может хоть тогда жизнь сотрёт мрачные краски с полотна нашей жизни. Наверно…

Забравшись на помост, я приблизился к воинам. Встав за их спинами, мне прекрасно был виден лес даже через заострённые конусы частокола. Вопль не смолкал, звуки зверей доносились до нас пульсирующими волнами, рождая в сознании солдат мрачную смуту. Я видел, как кто-то начинал сомневаться. Начинал крутиться на месте, оборачиваться.

Я шёл вдоль широкого помоста, ища себе место. Перед моими ногами упал один из воинов. Страх заставил его сделать всего один шаг. Шаг назад, и он оступился. Совсем молодой. Глаза парнишки в каком-то одурении шарили пустоту у самого носа, а лицо сморщилось и сжалось так, словно хотело само отлипнуть от черепа. Совсем молодой парень в миг постарел на моих глазах. Но в этой старости нет ничего плохого.

Я склонился над ним. В этой суматохе и беспорядке он сумел быстро отыскать мой взгляд, зацепится за него. Он успокоился, на мою улыбку ответил мне тем же, только скорбь омрачила его губы. Старость останется с ним навсегда, но и полученный опыт никуда не денется. Я протянул ему руку. Он схватился за мою ладонь, и в этой крепкой хватке я ощутил маленькую победу над всеми страхами. Он сумел победить себя — сумеет победить всех врагов.

Я помог встать ему на ноги, и всё это время он не выпускал меч из рук. Он молчал, молчал и я. Но в его дрожащем дыхании, в его пронзительном взгляде, в его боевой стойке я отчётливо видел как взращивается вера в победу. Он не мог глаз оторвать от моего доспеха. Жадно разглядывал пластины из свернувшейся крови, и восхищался. А потом его глаза упали вниз, туда, где стояла в грязных лужах Дрюнина орда, с мечами обращёнными на ворота. Парень широко улыбнулся. Воодушевление переполняло его. Он готов был пасть в истерику от нахлынувшего потока эмоций. Он действительно уверовал в завтрашний день.

— Пойдём, — сказал я ему, и хлопнул по плечу, — мы будем сражаться плечо к плечу.

Я не знаю откуда во мне появилась такая душевная сентиментальность. Мне должно быть абсолютно похер на всех этих людей. На их проблемы. На их судьбы. Но… мне не похер. Мне хочется разделить с ними это ужасное бремя. Словно, я делаю это не в первый раз. Я понимаю этих людей. Прекрасно понимаю, что они испытывают, и мне кажется, что жизнь не спроста наградила меня моей новой способностью. Мой доспех — исцеление общества. Очистка земли от скверны. Я не хочу этому миру нести свободу и процветание. Но я хочу сделать местных людей свободными и процветающими. Они-то и должны сделать из этого мира то место, где жизнь станет безопасной. Где жизнь, наконец-то, обретёт смысл.

Перехватив рукоять своего меча двумя руками, я подошёл к молчаливой стене из нескольких сотен воинов.

— Ребята, можете немого разойтись? — спросил я.

Мой голос выделялся на фоне остальных. Жутко булькающий, словно кто-то захлёбывается собственной кровью в подвале, и этот кто-то к тому же еще и женщина. На меня глянуло три десятка глаз, после чего стена из мужчин медленно начала расходиться, создавая для меня брешь, достаточную, чтобы я мог крутиться со своим мечом и никого не поранить.

Звериный вой усилился, как турбина самолёта перед самым взлётом. Обратный отсчёт нашей жизни начался слишком стремительно.

Здесь, на высоты третьего, а может и четвертого этажа открывался прекрасный вид. Лес как на ладони. И этот зелёный поролон устилал вокруг нас всё до самого горизонта. Я смотрел туда, куда уставились все. У самой линии горизонта можно было разобрать лишь зелёную полоску, извивающуюся волной в жарком мареве, а вот если опустить взгляд на середину леса, можно многое увидеть.

Листва.

Листва там взмыла в воздух. Покрытые густой зеленью верхушки деревьев содрогнулись так, словно в них ударил грузовик. И только сейчас до нас докатилась волна безумия. Никто не дёрнулся. Мы продолжали взирать на лес, над которым в воздух взмывали вороны там, где деревья вновь и вновь содрогались.

Волна гнева и боли стремительно неслась за нашими душами.

Упитанный густой зеленью лес мучительно содрогался, подобно раненому животному, медленно умирающему под палящим солнцем где-то на грязной обочине. Волна истинного безумия стремительно неслась нам на встречу, и я побоялся даже моргнуть. Сомкнёшь веки на миг — и ты уже в гуще битвы. Мой выбор — смотреть ярости в глаза, когда она бросается на меня.

Тяжёлый выбор. Не каждый решиться заглянуть страху в глаза, от чего меня быстро окружили воины с опущенными в пол глазами, или вовсе, зарытыми.

Где-то в километре от нас с макушек деревьев в воздух взмыла листва, словно кто-то невидимый сдувал вековую пыль. А потом сама земля заговорила с нами. Бесчисленный топот. Сосчитать его было невозможно, земля готова была разверзнуться от постоянных ударов нескольких тысяч звериных лап. На поверхности грязных луж появилась рябь. Лица вояк заметно окрасились в неприемлемо-бледный. У меня появилось нестерпимое желания заорать на них, встряхнуть хорошенько, да так, чтобы вся дурь осталась там, внизу, в грязной луже, а всё хорошее, что прячется в глубинах их душ приняло гордую стойку, здесь, на первой линии обороны, рядом со мной.

Я уже протянул руку, чтобы схватить ближнего к себе воина и хорошенько встряхнуть, как услышал пение. Плотные ряды воинов запели. Мотив был мне не знаком, слов разобрать у меня не получалось, как будто они пели на каком-то незнакомом мне диалекте. Но что я точно уловил, что это была не простая песня. Из уст трёх сотен воинов звучала молитва.

Молитва.

Моих ушей коснулось прекрасное молитвенное пение. Мне было плевать на слова песни, от их пения мне не холодно и не жарко. Главное, чтобы общий транс, в который вояки пытались впасть, положительно сказался на их мотивации и готовности сражаться до последнего вздоха. И еще одно — мне остаётся верить, что это прекрасное пение не станет эпитафией для наших душ.

Пение усилилось, когда волна обезумевшего звериного воя подобралась совсем близко. Дрожь земли была заметна невооружённым взглядом, а деревья содрогались уже совсем рядом.

Я уставился на широкую поляну между грязной дорогой, тянущейся вдоль нашего забора, и лесом, который вот-вот извергнет на нас волну ужаса и боли. Зелёная трава поблёскивала миллионами капель росы в лучах утреннего солнца. Я пытался сосредоточится на мирной жизни. На спокойствии. На безмятежности. Мне не хотелось слышать крики умирающих людей, их плач и мольбы о спасении. Я хотел избежать вида покалеченных тел, вида луж крови и запаха свежего мяса. Я по-настоящему, сейчас, в этот момент захотел спокойствия, которого меня постоянно лишали.

Молитва уже не в состоянии перепеть обезумевший ор. Деревья у самой поляны содрогнулись. Листва даже не успела упасть на траву, как первый зверь выскочил на солнце. Им оказался огромный кабан. Шкура полностью вымокла в утренней расе, из разинутой пасти торчали обломанные клыки, от чего зверь казался еще яростнее. С виду он мог показаться обычным, но было в нём кое-что необычное. Из огромной кабаньей спины до самого леса тянулся синеватый канат, сплетённый из десятка осклизких тросов. Огромный сосуд, связывающий зверя с чем-то, что засело в глубине леса.

Кабан громко вопил, и этот вопль не был похож на тот, что я слышал ранее, когда встречался с подобными зверями в лесу. И тем более, вопль пронзённого лезвием кабана и рядом не стоял с тем, что доносился в это мгновение до наших ушей. Это было чистое животное безумие. Во всей своей красе.