Итак, прежде чем приступить к активным действиям, я решил тщательно изучить обстановку на местах и составить чёткий план своих уроков. Передо мной стоял выбор: сосредоточиться на одной деревне, организовав там полноценное комплексное начальное образование, или же охватить сразу несколько близлежащих деревень и сёл, проводя занятия в каждом из них.
У каждого варианта были свои плюсы и минусы. Если я остановлюсь на первом варианте, то смогу полностью погрузиться в учебный процесс, уделяя максимум внимания каждому ученику, тщательно прорабатывая материал и добиваясь глубокого понимания предмета. Я смогу обосноваться в одной деревне, выстроить доверительные отношения с жителями, стать своим человеком. Однако, такой подход ограничивал количество детей, которым я мог бы помочь.
Второй вариант, с охватом нескольких населённых пунктов, позволил бы мне обучить гораздо больше детей. Но неизбежно возникла бы проблема переполненных классов, с которой, как я уже знал, не справлялись и местные учителя. В таком случае мне пришлось бы работать на износ, тратя колоссальное количество сил и энергии, чтобы донести знания до каждого ученика в таких непростых условиях. Я понимал, что, скорее всего, не смогу долго выдерживать подобный темп. И если я почувствую, что не справляюсь с нагрузкой, что усталость берёт верх, то на ближайших каникулах я предприму попытку найти единомышленников среди своего круга общения. Буду искать таких же неравнодушных, как и я сам, готовых посвятить своё время и силы благому делу просвещения. Я надеялся, что смогу убедить свою кузину Хеллу присоединиться ко мне. Вместе мы смогли бы охватить гораздо больше учеников, распределить нагрузку и добиться лучших результатов. Её помощь была бы неоценима.
Это решение далось мне нелегко. Я долго взвешивал все "за" и "против", понимая, что от моего выбора зависит судьба многих детей. Но, в конце концов, я решил, что попробую приглашать в одну деревню детей из нескольких, а там будет видно. Главное — начать действовать, а трудности можно преодолевать по мере их поступления.
Мой путь лежал в Тифенбах — небольшую деревушку, затерявшуюся среди полей и лесов в тридцати километрах к востоку от Берлина. Как и большинство подобных поселений, Тифенбах представлял собой скопление маленьких, белёных домиков, теснившихся вдоль главной улицы и разбегавшихся от неё вправо и влево, словно тонкие нити паутины, сплетающейся в незамысловатый узор. Деревенская тишина, убаюкивающая и умиротворяющая, нарушалась лишь редким лаем собак, доносящимся с разных концов, да протяжным мычанием коров, возвращающихся с пастбища. К этому привычному деревенскому звуковому фону неожиданно примешался мелодичный перезвон колоколов, разлившийся по округе серебристой волной. Звон доносился из церкви, расположенной неподалёку от дома местного шульца — старосты деревни. Именно к нему я и решил направиться в первую очередь, как только устроил свою лошадь у трактирщика, обеспечив ей на время моего пребывания в деревне кров и еду. Мне не терпелось узнать у него, как можно применить свои силы в этой деревне.
Подойдя к церкви, я невольно залюбовался открывшимся видом. Небольшое, но изящное здание из белого камня, увенчанное остроконечным шпилем, казалось, излучало особый, неземной свет. Колокольный звон, наполнявший воздух, создавал атмосферу праздника и торжества. Позже я узнал, что это был свадебный перезвон, который разливался в честь праздника двух любящих сердец.
Подойдя ближе к внушительному, добротному дому шульца, построенному в стиле фахверк, с характерными тёмными балками, выступающими на белёном фасаде, я заметил, что дверь заперта. Моему взору предстала колоритная фигура — старушка, расположившаяся на скамейке у самого входа. На голове у неё был белоснежный чепец, из-под которого выбивались седые пряди, а одета она была в старомодное платье, украшенное многочисленными кружевами, давно вышедшими из моды, но, видимо, дорогими её сердцу. Она сидела, слегка покачивая ногами, обутыми в грубые башмаки, и усердно вязала спицами какую-то вещицу, то и дело бормоча себе под нос. Старушка была так увлечена своим занятием, что даже не подняла головы, когда я подошёл. Казалось, она погрузилась в какой-то свой, недоступный постороннему взгляду мир, полный воспоминаний и тихой, старческой печали. Каждый раз, когда её палец случайно натыкался на острое окончание железной спицы, она недовольно ворчала, сетуя на своё ослабшее зрение, мешающее ей заниматься любимым делом.
Я не стал её беспокоить, понимая, что ей сейчас не до разговоров. Попробовал открыть дверь, но она оказалась заперта. Немного растерявшись, я постоял в нерешительности, не зная, что предпринять дальше.
— С другой стороны вход, — вдруг произнесла старушка, не отрывая взгляда от вязания. Её голос был скрипучим и немного хриплым, но в нём звучала неожиданная твёрдость. — Фонхоф ещё дом не открыл от зимней стужи. Все сейчас только в одной комнате сидят. Клянусь Богом, в этой чёртовой дыре только на улице теплее, чем во всём доме! — она покачала головой, и в этом жесте чувствовалась не столько жалоба на холод, сколько глубокое, застарелое недовольство всей своей жизнью, полной тягот и лишений.
— Премного благодарен, — ответил я старушке, слегка поклонившись в знак признательности. Её неожиданная подсказка оказалась как нельзя кстати. Обойдя дом, я направился по узкой, вытоптанной в ещё не растаявшем снегу дорожке, ведущей, судя по всему, к другому входу.
Стоило мне только переступить порог, как меня обдало волной могильного холода. В доме было значительно холоднее, чем на улице, и это ощущалось особенно остро после тёплого весеннего солнца. Пройдя через кухню, где, по крайней мере, ещё ощущалось слабое тепло от недавно растопленной печи, я оказался в тёмном, узком коридоре. Здесь холод пробирал до костей, заставляя ёжиться и ускорять шаг. Я увидел, как от моего дыхания в воздухе клубится лёгкий пар, и это зрелище лишь усилило ощущение промозглой сырости, царившей в этом жилище.
Обитатели дома, если их вообще можно было так назвать, учитывая полное отсутствие с их стороны каких-либо признаков жизни, встретили меня не просто негостеприимно, а откровенно недружелюбно. Никто не вышел мне навстречу, не поприветствовал, не поинтересовался целью моего визита. Казалось, я попал в заброшенный дом, где давно уже не ступала нога человека. Мне пришлось самостоятельно, ориентируясь лишь на смутные звуки, доносящиеся из глубины дома, искать нужную комнату, где, как я надеялся, находился шульц Фонхоф. Каждый шаг по скрипучим половицам отдавался гулким эхом в пустых комнатах, создавая гнетущую атмосферу, заставлявшую чувствовать себя незваным гостем в этом негостеприимном жилище.
Блуждая по тёмным, холодным коридорам, я наконец уловил приглушённые звуки, доносящиеся из одной из комнат. Заглянув внутрь, я обнаружил гостиную, в которой и находился искомый мною шульц. Он сидел в глубоком кресле, приняв позу, удивительно напоминающую знаменитую позу Наполеона в Фонтенбло с картины Поля Делароша: правая рука заложена за борт сюртука, левая покоится на бедре, голова слегка наклонена вперёд, взгляд устремлён в одну точку. Впрочем, выражение лица шульца не имело ничего общего с императорским величием. Напротив, на его лице застыло выражение глубокой, беспросветной тоски. Он безучастно наблюдал за тем, как рыжий полосатый кот, расположившийся у его ног, играет с полуживой мышью, то отпуская её на несколько сантиметров, то снова хватая острыми когтями, не давая бедному созданию ни единого шанса на спасение.
— Господин шульц? — негромко окликнул я, нарушая гнетущую тишину, царившую в комнате.
Мужчина вздрогнул, словно от неожиданного удара, и медленно поднял на меня свои круглые, водянистые глаза. В первое мгновение его лицо исказила гримаса крайнего неудовольствия, смешанного с раздражением. Было очевидно, что мой визит был не просто нежеланным, а крайне обременительным для него. Приветливого выражения лица, хотя бы из вежливости, он для меня не нашёл.
