«Здравствуй, Адам, С большим трудом мне удалось вспомнить твой адрес в Тифенбахе. Надеюсь, это письмо всё же найдёт тебя, попадёт в нужные руки. Не знаю, что произошло, но тётя Клэр сама не своя. Несколько дней она совсем не выходила к обеду, запершись в своей комнате. А когда наконец вышла, представляешь, я заметила у неё седые прядки! Она выглядела очень подавленной, словно её подкосила какая-то неведомая болезнь. С нами она почти не разговаривает. А ведь ещё совсем недавно тётя Клэр без устали донимала нас расспросами о внуках, мечтала о продолжении рода. А теперь, когда я сообщила ей о своей беременности, она лишь отмахнулась, как от какой-то докучливой, не стоящей внимания сплетни. Да, Адам, ты не ослышался, я беременна. Не знаю, что произошло, какое чудо свершилось, но Джон наконец обратил на меня внимание. Может быть, я покажусь тебе дурочкой, но я совсем не хочу этого ребёнка. Мне кажется, с его появлением моя жизнь, и без того не слишком радостная, изменится, и боюсь, что не в лучшую сторону. Как твои дела? Надеюсь, местные жители приняли тебя хорошо, и ты живёшь в тёплом доме, не голодаешь. Я долго не могла прийти в себя после нашей последней встречи. Я была так рада тебя обнять, вдохнуть твой родной запах. Если бы только мы могли снова видеться без всех этих препятствий, без этих условностей, разделяющих нас! Ты очень возмужал, Адам. Взгляд твой стал каким-то особенным: в нём теплота, и в то же время - лёд. Кажется, будто ты стал совсем закрытым, отгородился от всего мира невидимой стеной. Но, может быть, мне лишь так показалось, и я ошибаюсь. Адам, милый, береги себя. За меня не переживай. Может быть, я ещё полюблю ребёнка, что растёт во мне. Но в любом случае, пусть это прозвучит зло и жестоко, но родить наследника - это лучший вариант, чтобы больше не слышать возмущения тёти Клэр и наконец-то полностью отгородиться от Джона, стать хоть немного свободнее. Прости, что тебе пришлось всё это читать, что я вылила на тебя свои горести и сомнения.

С любовью,

Хелла К.»

Мысль об инвесторе, столь необходимом для претворения в жизнь задуманного, не давала мне покоя. Где найти человека, готового вложить средства в столь рискованное, сложное предприятие? Перебрав в уме всех знакомых, я с грустью понял, что единственной кандидатурой, способной на подобный шаг, была госпожа Салуорри. Однако напрямую обращаться к ней я не мог. Мне требовалась поддержка, рекомендация человека, вхожего в её ближний круг, и на эту роль, как мне казалось, идеально подходил Александр.

Мысль о том, чтобы написать ему, вызывала у меня противоречивые чувства. С одной стороны, я испытывал неловкость, граничащую со стыдом. Обращаясь к нему с просьбой, я невольно чувствовал себя жалким попрошайкой, вымаливающим подаяние. С другой стороны, я понимал, что другого выхода нет, и действовать нужно было решительно, на свой страх и риск. Александр, несомненно, был осведомлен о моём аресте. В отличие от моей матери, он не упек меня за решетку, и это давало робкую надежду на снисхождение. Инвестор был нужен мне не только для финансирования самого главного, стержневого пункта моего плана. Его участие должно было стать весомым аргументом для жителей Тифенбаха, доказательством серьезности моих намерений.

Если сам Дьявол, искушенный в делах делец, поддержит меня, значит, он увидел в моём проекте нечто стоящее, разглядел потенциал там, где другие видели лишь пустые фантазии. Его имя, его авторитет должны были стать тем тараном, что пробьет стену недоверия и скепсиса, позволит завоевать доверие горожан и повести их за собой. Ожидание ответа превратилось в настоящее испытание.

Каждый день начинался с надежды и заканчивался разочарованием. Внутри всё трепетало, словно я, начинающий автор, отправил свои труды на суд самому Карлу Марксу. Это сравнение подчеркивало не только важность ответа, но и мою собственную неуверенность, робость перед авторитетом. А ответа всё не было. Дни сменялись неделями, а долгожданное письмо так и не приходило. В голове роились тревожные мысли. Первая и самая очевидная: что, если Александр, мой адресат, уже не работает у госпожи Салуорри? Это казалось маловероятным. Он всегда производил впечатление человека, на котором держится всё дело. Уверенный в себе, компетентный, он выглядел как незыблемый столп её бизнеса, как фундамент, без которого здание неминуемо рухнет. Его уход был бы равносилен землетрясению, и вряд ли такое событие могло пройти незамеченным. Он был настолько уверенным управляющим, настолько органично вписывался в свою роль, что трудно было представить, что какая-то сила, кроме, разве что, самой судьбы, могла бы его оттуда сместить.

Так, в мучительном ожидании, пролетело три долгих месяца. За это время я успел заручиться поддержкой тифенбаховцев, но и тут не всё было гладко. Они не спешили с окончательным согласием, откладывая решение и, казалось, не воспринимая мою идею всерьёз. Я чувствовал их скептицизм, видел, как они постепенно теряют интерес, и это лишь усиливало моё беспокойство. Фонхоф и вовсе начал подшучивать, пытаясь сгладить ситуацию. Он говорил, что в этой деревушке у каждого старосты быстро угасает первоначальный пыл, что местные жители умеют ставить на место зарвавшихся новичков. Его слова звучали как попытка утешить, но лишь подливали масла в огонь моих сомнений. Он просил не расстраиваться, не принимать всё близко к сердцу, но как тут не расстраиваться, когда на кону стояло так много?

Несмотря на неутешительные прогнозы и растущее беспокойство, я решил не сдаваться. Я твёрдо решил, что напишу ещё раз, после своего дня рождения. Эта дата стала для меня неким рубежом, точкой отсчёта, после которой я собирался предпринять ещё одну попытку. Я не собирался отступать, не собирался сдаваться, потому что верил в свою идею и был полон решимости добиться своего, несмотря ни на какие препятствия.

Наступил мой день рождения. Утро тянулось медленно, наполненное обыденной суетой, но в воздухе витало едва уловимое предчувствие чего-то особенного. И вот, когда стрелки часов сошлись на цифре двенадцать полудня, словно знаменуя начало нового этапа в моей жизни, произошло то, чего я так долго ждал. Раздался тихий стук, и в мой почтовый ящик опустился конверт. Фике, которая, казалось, переживала за меня больше, чем я сам, в этот момент оказалась рядом. Она с необычайной проницательностью сразу же узнала отправителя. Её глаза загорелись радостным блеском, когда она воскликнула, переполненная эмоциями, что это конверт с печатью Салуорри! Сама фамилия звучала, как музыка. Я, охваченный волнением, немедленно, почти вырвал конверт из рук Фике, не в силах сдержать дрожь.

Сердце бешено колотилось в груди, а в голове пульсировала одна мысль: "Неужели это оно?". В нетерпении я дрожащими пальцами разорвал бумагу. Внутри, аккуратно сложенный, лежал еще один лист, исписанный знакомым почерком. Это был ответ от Александра Сальваторе. В этот момент весь мир сжался до размеров этого конверта, а все мои надежды, страхи и ожидания сосредоточились в нескольких строчках, написанных на этом листке бумаги. Я замер, не решаясь прочесть ни слова, боясь разочарования, но одновременно сгорая от нетерпения узнать, что же меня ждёт.

«Уважаемый господин Кесслер,

Приношу свои извинения за задержку с ответом на Ваше письмо. За прошедшее время мне потребовалось урегулировать ряд вопросов, связанных с бюрократическими процедурами, что и послужило причиной промедления. Настоящим письмом направляю Вам, помимо данного ответа, запрошенные Вами разрешения и лицензии, необходимые для осуществления лесозаготовительной деятельности.

Касательно финансирования проекта, рад сообщить, что госпожа Салуорри передала свои полномочия своему сыну — господину Салуорри, и он выразил готовность выступить инвестором. Однако, он выдвигает следующее условие: предприятие должно быть учреждено в форме акционерного общества, в котором ей будет принадлежать 50% акций. Еще 25% акций будут переданы общине деревни Тифенбах в знак признания Вашей инициативы в данном деле. Оставшиеся 25% акций будут поровну разделены между двумя другими упомянутыми Вами деревнями, по 12,5% каждой.