— Не права? В чём? Опровергни, ублюдок! — она сжала мою сорочку ещё сильнее, её дыхание обжигало мне лицо. Челюсть Микаэлы тряслась, и заметив моё замешательство, её хозяйка плюнула мне прямо в лицо.

Я молчал, чувствуя, как воздух застревает в горле от обиды. И тогда вперёд выступил Ганс. Он подошёл ко мне вплотную, его взгляд был холодным и презрительным, таким же взглядом он смотрел на насекомых, не достойных даже внимания. Мичи засмеялась, её смех был похож на звон разбитого стекла, он резал слух и заставлял меня съёживаться от отвращения и ужаса. Я с остервенением стёр с себя сестринскую слюну, платком, вытащенным из кармана, и бросил этот платок через Ганса, прямо ей в лицо.

— Ты ничем не лучше неё, — сказал я, наконец обретая дар речи, и мой голос звучал ровно и жёстко, как сталь. — Ты — полная копия матери, считающая своё состояние высшим проявлением благодетели и различия. Ты также, как и она, считаешь собственное эго превыше чувств других, и поэтому ты, дорогая Мичи, сталкиваешься с матерью. Потому что она слишком любит и жалеет себя, а ты — себя.

В тот же миг меня грубо оттолкнули, и я вылетел за дверь, словно ненужный сор. Дверь захлопнулась с грохотом, оставляя меня наедине с пульсирующей болью в груди и горьким ощущением обиды.

Рука дрожит, выводя неровные строчки, и в голове снова и снова звучат обрывки разговора, раскалённого до предела ненавистью и отчаянием. Я ненавидел эти скандалы, бесконечную ненависть, которая пропитала каждый уголок нашего дома. Я хотел лишь тишины и покоя, но в этих стенах их не было, и я чувствовал себя чужим, затерянным и ненужным.

Люди, взращённые в шелках излишеств и роскоши, воспринимают мир сквозь призму привычной красоты. В окружении совершенства, любое отклонение от идеала кажется не просто несовершенством, а уродством, обрекая его на изгнание в тёмный ящик с яркой надписью «Гадкий утёнок».

Чтобы отфильтровать мутную жидкость, достаточно сложить бумажный лист в конус, опустить его острием в пробирку и ждать. На пористых стенках останется весь осадок, а в пробирке заблестит чистая, прозрачная субстанция, соответствующая всем требованиям эстетики.

Недаром я сравнил Мичи с матерью. Обе требовательны, хоть и с разными приоритетами. Для матери важна чистота и культурность, а Мичи жаждет окружить себя исключительно красивыми людьми.

Как же оценить себя в этой системе координат? Все твердили, что я — копия отца и бабушки. От отца мне достались густые чёрные волнистые, как у испанца волосы, бледная фарфоровая, кожа и большой, прямой нос, острым кончиком, слегка загнутым вниз, из-за него я заслужил у родственников прозвище «Воронёнок». От бабушки — глубокие, тёмные озера карих глаз, худощавое телосложение и улыбка, редкая и нежная.

Прозвище определило мой вкус. Я одевался в тёмные тона, намеренно подчёркивая свою инаковость на фоне ярких, как тропические птицы, брата и сестры. Впрочем, вряд ли они замечали мой мрачный гардероб. Их интересы вращались в совершенно другой орбите.

Сегодня я гулял в саду. Вчерашний снег укрыл мир пушистым, белым одеялом. Деревья, окутанные снежными шалями, горделиво выставляли напоказ кружевные узоры на своих ветвях. Дом, обведённый тонким, белым контуром, казался сказочным теремом, с окнами и верандой выделяющимися на снежном фоне с особой выразительностью. Под ногами тихо похрустывал липкий, мокрый снег, его поверхность, тронутая солнечными лучами, вспыхивала золотистыми искрами.

Я вспомнил, как однажды, в гостях у папиной кузины Юдит Штибер, её четверо детей, звонко смеясь, катали по саду снежные шары. Снег налипал, превращая небольшие комки в огромные глыбы.

— Ноги готовы! — крикнул старший сын Юдит, Хайо, и вместе с братом Гербертом они покатили гигантский шар, размером чуть ли не с них самих, к старому дубу.

Настала очередь девочек. Аннелиза и Хелла усадили на санки «туловище» — шар поменьше, — и повезли его к братьям, которые уже приставили к «ногам» лесенку.

— Хелла, милая, поищи украшения, и обязательно возьми шарф у бабушки! — скомандовал Герберт, водружая «туловище» на «ноги».

Детский смех был настолько заразительным, что я невольно улыбнулся.

— Воронёнок, не стой там! — раздался властный голос маленькой Хеллы.

— Я? — удивлённо переспросил я, чувствуя себя совершенно потерянным. Разве я существую в этом мире лишь для того, чтобы кто-то другой отводил мне роль в своей игре?

Конечно, я не стал озвучивать свои мысли, не желая омрачать детскую радость. Я лишь растерянно хлопнул ресницами, глядя на Хеллу, её лицо, розовое от мороза и смеха, казалось сияющим. Каштановые кудри выбивались из-под шапки, лихо сдвинутой набекрень, пальто и варежки были в снегу, а шарф лениво болтался на шее. И при всем при этом она выглядела такой же грозной и властной, как дедушка Эдвард.

— Делай голову снеговику! — негодующе воскликнула Хелла, и её голос, горничным колокольчиком, прозвенел в морозном воздухе. — Или мы вчетвером должны тут надрываться?

Я поспешно натянул варежки и, скатав снежок, начал катать его по саду, формируя голову для будущего снежного исполина. Хелла тем временем увлечённо искала морковку, пуговицы и шарф, необходимые для завершения образа.

— Неси сюда эту чудесную круглую голову! — Герберт одарил меня тёплой улыбкой, и я, гордый своей работой, приблизился к ним.

Герберт был старше меня, но разница в возрасте казалась незначительной, когда он легко поднял меня на руки, чтобы я сам смог водрузить голову на снежное туловище. Я с нежностью наблюдал за юным семейством Штиберов, в чьих сердцах жила такая же безграничная любовь к зиме, как и во мне. Именно здесь, в их обществе, я чувствовал себя по-настоящему счастливым.

Тёплое воспоминание вызвало на моих губах улыбку. Тётушка Юдит и её дети были мне дороги, и порой я мечтал родиться в этой семье, познать то безмятежное детское счастье, которым они были окружены. С Хеллой мы были ровесниками, и сейчас, вероятно, она училась в гимназии вместе с Аннелизой, которая была старше неё на пару классов. Герберт, должно быть, уже поступил в военное училище, а Хайо выбрал путь науки.

Собрав в пригоршни горсть снега, я принялся лепить шар, а затем, опустив его на землю, начал катать, подражая Штиберам. С каждым оборотом снежный ком рос, превращаясь в массивные "ноги" будущего снеговика. Он вёл меня по саду, увлекая по извилистым тропинкам, а мысли мои тем временем погрузились в глубокую задумчивость. Оцепенение спало лишь тогда, когда я оказался возле беседки.

— Она хочет, чтобы я вышла замуж за Максимилиана Дресслера, — выдохнула Мичи, и её голос дрожал от напряжения.

— Зачем? — спросил Ганс, и в его голосе послышалась лёгкая нервозность. Я замер, прислушиваясь к их разговору.

— У него годовой доход пятьдесят тысяч марок. Отец его вот-вот умрёт, и он станет самым богатым человеком в Германии, — пояснила Мичи.