Под покровом ночи, окутанной густой темнотой, нас привезли в особняк Бёттхеров с нашими скромными пожитками, упакованными в потрёпанные сумки. Ворота особняка со скрипом отворились. Я чувствовал острое желание провалиться сквозь землю, можно обратно в те шахты, и больше никогда оттуда не вылезать. Стыд и неловкость жгли меня изнутри. Согласиться на такое… Стать "мальчиком на побегушках" у Бёттхера... Однако, смысла нет ныть, когда дело уже сделано, все обещания уже даны. Я сам принял это решение, и теперь нужно было с этим жить.

— Неплохо он устроился, — усмехнулся Кристоф, осматривая роскошный фасад особняка, нагло проникая в мои мысли. — А значит, мы тоже. Заживём! Хорошо, что ты поступил по уму и согласился. Я же говорил, что это — лучший вариант. Да, гордость пошла по известному месту, — он многозначительно ухмыльнулся, — но ты подумай: это лучший способ выбраться на свободу и легко реабилитироваться. Связи, деньги, влияние… Всё это у нас теперь будет. Забудь про эти сказки, где герой везде жертвует собой, становится аскетом. Это всё романтическая чушь, придуманная для лохов. И наш мир не сказка... Наш мир — это джунгли, где выживает сильнейший. А сильнейший — этот тот, у кого есть мозги и кто умеет приспосабливаться.

— Если бы тебе предложили, ты бы согласился? — спросил я, перебив его. — Вот сейчас, когда у тебя жена. Представь, что ты на моём месте. Смог бы ты пойти на такое?

— Нет, — твёрдо ответил Кристоф, его лицо на мгновение стало серьёзным. — Её я не предам, слишком люблю. Она — моя жизнь. Ради неё я готов на всё. Но в любом другом случае, — он снова усмехнулся, — даже если бы эта фройляйн весила бы как весь этот особняк, — он кивнул в сторону дома, — мой ответ был бы однозначно да, не раздумывая ни секунды. Ты не отказываешься от своих убеждений, — он похлопал меня по плечу, — лишь переносишь их во временную заморозку. Как бы консервируешь до лучших времён. Пойми, если подстраиваться только под них, не натягивая их на глобус реальной жизни, то ты бы заперся в своей комнате и сдох от голода, лишь бы не идти на работу к капиталисту-консерватору, который эксплуатирует рабочий класс. Идеалы — это хорошо, но иногда нужно быть прагматиком.

Выудив из повозки наши свёртки с нехитрым содержимым, Кристоф подтолкнул меня вперёд.

— Пошли, — сказал он, — нас уже, наверное, заждались. Пора начинать новую жизнь.

В это же время к дому, шелестя шинами по гравию, подъехал автомобиль Бёттхера. Большой, черный, блестящий, как новорожденный. Автомобиль с родительского завода. Занятно. Значит, дела у нашего хозяина идут неплохо.

— Так, слушайте меня сюда, — сказал он, важно вылезая из салона и захлопывая за собой дверь. — Сейчас, значит, идёте спать, вам нужно отдохнуть после дороги. Потом с утра хорошенько отмоетесь, побреетесь, приведёте себя в порядок и приступайте к своим непосредственным обязанностям. Экономка вам всё объяснит.

— Будет сделано, начальничек, — кивнул Кристоф, слегка наигранно улыбаясь.

— И что б убрали свои жаргонные словечки, — строго добавил Бёттхер, — вести себя исключительно прилично. Вы теперь работаете в приличном доме, а не в… — он осекся, не договорив фразу. — А теперь идите — с этими словами начальник, бросив на нас ещё один быстрый взгляд, резко повернулся и ушёл в дом.

Я всю ночь не сомкнул глаз. Тому послужило много причин. Во-первых, слишком мягкая кровать. После жёстких нар это казалось невероятной роскошью, но моё тело отказывалось расслабляться. Я ворочался, пытаясь найти удобное положение, но всё без результата. Когда же я, в отчаянии, ложился на пол, привыкая к прохладе каменных плит, то застывал мгновенно, скованный холодом. Слишком громко лаяли сторожевые собаки где-то на окраине усадьбы. Их лай, разрезающий ночную тишину, отдавался в моей голове тупой мигренью. Но главной причиной бессонницы был слишком бурный поток мыслей, который я пытался безуспешно перекрывать мыслями о Рое и о Хелле. Их лица всплывали перед моими глазами, принося то острую боль, то теплое чувство умиротворения. Я думал о том, что с ними сейчас, как они справляются без меня, ждут ли моего возвращения…

В пять утра, измученный красноглазый, я уже был на ногах. Несмотря на усталость, сон как рукой сняло. Я бесцельно бродил по комнате, разглядывая незнакомую обстановку. И если бы не долгий утренний сон горничных, которые, судя по всему, ещё нежились в своих кроватях, не зная о моём раннем пробуждении, но прекрасно ведая о плане дома, то давно бы уже принял гигиенические процедуры и занялся чем-то более полезным, чем скитание вкруговую по комнате, как зверь в зоопарке. Я с нетерпением ждал момента, когда смогу наконец умыться, побриться и начать свой первый день в качестве платного жениха.

За завтраком, который был намного более роскошным, чем всё, к чему я привык, наконец увидел зареванное лицо своей будущей спутницы жизни. Она сидела за столом, почти не прикасаясь к еде. Как и говорил Бёттхер, она действительно много плакала. Её глаза были красными и опухшими, а на щеках виднелись следы слёз. Но я не мог понять, почему Бёттхер так делал? С её стороны это было обычное очарование, которое пройдёт за пару месяцев. Я ничего ей не обещал. Мы просто поговорили ни о чём, и за разговором она выглядела вполне здравомыслящей, даже весёлой. Теперь он хотел обречь её на ненавистный брак. Стало быть, это каприз – результат чрезмерного балования. Очередная истерика, чтобы добиться своего. В таком случае, она действительно вертит им как хочет. Бёттхер, судя по всему, готов на всё, лишь бы успокоить свою драгоценную дочурку. Значит нужно поставить её на место.

Заметив меня она резко ожила. Кровь отхлынула от её лица, оставляя после себя мертвенную бледность. Лицо её вытянулось в изумлении, словно она увидела самого Христа. И от неловкости, — или, может быть, от испуга, — Гарриет даже уронила своими дрожащими руками соседний стул, пытаясь его подвинуть для меня, но тут же подскочила, чтобы поднять.

— Почему Вы ничего не сказали, папа? — высоким, слегка дрожащим от волнения голосом сказала она, глядя на отца сияющими глазами. — Это же такой чудесный сюрприз!

Кристоф, который до этого наблюдал за сценой с нескрываемым удовольствием, с трудом скрыл смех, сделав громкий глоток из чайной чашки.

— Хотел тебя порадовать, — ответил Бёттхер, с нежностью глядя на дочь. — Садись, Гарриет.

Гарриет, щёки которой теперь покрыл яркий румянец, подняла упавший стул и села, не спуская с меня восхищённого взгляда.

— Здравствуй, Адам, — произнесла она, и голос задрожал от счастья. — Я очень рада видеть тебя. — В её глазах светилась искренняя радость.

Я просто молча смотрел на неё и с трудом соображал, что нужно сделать. Всё-таки, она не привлекала меня, а её поступки ещё больше отталкивали, несмотря на то, что казалась вполне миловидной.

— Он тоже рад тебя видеть, Гарриет, — с улыбкой сказал Кристоф. — Адам так по тебе соскучился, что носил тот свитер, не снимая. — Он подмигнул, наслаждаясь моим смущением.

— Ты здесь всегда желанный гость, Адам, — сонная Гарриет, постепенно приходя в себя, набиралась смелости и возвращалась в тот образ лёгкой, беззаботной девушки, что я запомнил в первый день знакомства. Румянец на её щеках стал ярче, а в глазах появилась искорка озорства.

— Он больше не гость, — вдруг твёрдо заявил Бёттхер, прерывая нашу неловкую беседу. — Адам теперь член нашей семьи.

Я ощутил, как в груди всё сжалось от внезапного напряжения. Надо собраться с силами, чтобы заговорить вновь и не дать этому утру стать ещё унизительнее, чем оно было. Мне нужно что-то сказать, что-то сделать, чтобы предотвратить неизбежную катастрофу. А я думаю, что Бёттхера сильно разозлит, если я нарушу всю его игру. Он ведь старался ради неё. Я представил себе его гнев, и меня бросило в жар. Мне нужно было действовать быстро и решительно.