— А ну, встали с нашего места! — внезапно раздался грубый окрик, и на стол с грохотом опустилась нога одного из заключённых, едва не опрокинув наши тарелки.

На лице Кристофа не дрогнул ни один мускул. Он неспешно, с присущим ему спокойствием, обернулся, оглядывая столовую на наличие свободных мест, которых, кстати, было предостаточно. Затем он медленно поднял взгляд на наглеца, прервавшего наш разговор. Я тоже поднял взгляд, последовав его примеру. Это был довольно крепкий, рослый крестьянин с копной рыже-русых волос, с виду сильный и явно привыкший решать вопросы кулаками. Он держал в руках поднос с едой и нагло улыбался, обнажив неровные, гнилые зубы. Нет, не было в этой улыбке ничего хорошего, только хищный оскал, предвещающий неприятности. Глаза его, один с бельмом, смотрели с вызовом и ярым, неприкрытым желанием наподдать нерадивым новичкам, посмевшим занять "его" место.

Вытерев руки о свою, и без того запятнанную робу, Кристоф в одно мгновение, в которое я даже моргнуть не успел, молниеносным движением схватил наглеца за выставленную ногу и со всей силы, на какую только был способен, толкнул его назад. От неожиданности детина не удержался на ногах и с громким стуком рухнул на пол. Всё содержимое его подноса с громким лязгом выплеснулось, обдав лицо рыжего омерзительной жижей.

— Не трусь. Держись меня, — шепнул Кристоф, не сводя глаз с поверженного противника, когда все, заметив, что их, по-видимому, авторитета выставили в неприглядном свете, вскочили со своих мест и, подобно стае голодных гиен, тут же облепили нас, а следом и вскочивший на ноги, взбешённый авторитет.

Он, красный от унижения и злости, подобно разъярённому петуху, выпятил свою мощную, бугристую грудь и теперь казался в два раза больше щуплого Кристофа. Вот-вот, и нас размажут по стенке, и мокрого следа не останется, подумал я, судорожно сглотнув.

— Я тебе щас кишки выпущу, тварь! — зарычал рыжий, ослеплённый яростью, и, не давая нам опомниться, кинулся в атаку, но тут же был остановлен. Нет, не тюремщиками, не охраной. Кристофом.

Он, словно герой античной трагедии, одним движением перехватил занесённую для удара руку детины, а другой, молниеносно, схватил его за шею, притянув к себе. Ему хватило мгновения, чтобы поднять что-то со стола, Рыжий даже не успел отвлечься, в руке Кристофа сверкнула ложка, которую он, с пугающей решимостью, потянулся к ещё не слепому глазу Рыжего. Я замер, не в силах поверить своим глазам. Неужели этот худощавый, на вид совсем не сильный парнишка, действительно способен удерживать такого грозного, буйвола, способного, казалось, разорвать его на тысячи мелких частей одним ударом?

— Рыпнешься, второй глаз потеряешь, — прошипел Кристоф, в его голосе звенела сталь. — Если думаешь, что борзый такой, то вспомни Морпеха. И что с ним стало, — добавил он, понизив голос.

Я машинально, повинуясь какому-то внутреннему инстинкту, глянул на тех, до кого донеслись слова Кристофа, и заметил, как они, словно по команде, поежились, втянув головы в плечи. На их лицах отразился неподдельный страх. Тут-то до меня и дошло, что Кристоф хранит очень много секретов, и, возможно, его показная благодетель лишь умело состряпанное прикрытие. Кто же он такой на самом деле? - эта мысль сверлила мой мозг, не давая покоя.

Тем временем остальные заключённые, потеряв к нам всякий интерес, начали неспешно рассаживаться по своим местам, будто ничего и не произошло и не было этой вспышки ярости и насилия. Кристоф, с удивительным хладнокровием, оттолкнул от себя поверженного "авторитета" и, как ни в чем не бывало, вернулся к своей, уже порядком остывшей, порции, продолжив прерванный разговор.

— Ненавижу, когда отвлекают от еды. Будто жрать у нас тут времени — вагон и маленькая тележка, — проворчал Кристоф, запихивая в рот очередную ложку остывшей баланды, и, заметив мой ошарашенный взгляд, тихо, утробно засмеялся. — Говорю же, меня держись, не пропадешь. Горы вместе свернём, — он подмигнул мне, и в его глазах плясали озорные искорки, несмотря на недавнюю потасовку.

Надо сказать, что содержание здесь, в этой тюрьме, было в целом лучше, чем в берлинской. Во многих аспектах, в том числе и в пище. По крайней мере, здесь не было такого ощущения, что тебя морят голодом намеренно.

После ужина, как и полагается по распорядку, был вечерний обход. К нам в коридор заглянул главный смотритель, начальник тюрьмы Бёттхер собственной персоной. Он ничего не сказал, не удостоил нас ни единым словом. Просто молча, тяжёлым, пронизывающим взглядом обошёл каждого заключённого, задержавшись на мне чуть дольше, чем на остальных, и, так же молча, вышел. Мы, проводив его взглядами, вернулись в камеру, к своим скудным пожитками и невесёлым мыслям.

— Ты все-таки не стыдись, напиши этой своей вдове, — сказал перед сном Кристоф, устраиваясь на своей койке. — Может, подгонит чего, чай там, табак, еще что-нибудь. Здесь это не помешает, поверь мне, — он хитро подмигнул.

— Нет, — твёрдо ответил я, покачав головой. — Она вышла замуж, а еще на ней трое детей. Я не буду лезть туда и что-то требовать. Не хочу ей проблем, у неё и так забот хватает, — я вздохнул, вспомнив образ милой женщины.

— Нет в тебе наглости, совсем, — буркнул Кристоф, отворачиваясь к стене. — А в жизни, знаешь ли, без наглости далеко не уедешь.

Да, наглости во мне нет, — подумал я, засыпая. — И, наверное, никогда не было.

Мой взгляд невольно возвращался к сокамернику. Он вел себя так, словно ничего необычного не происходило. Сидел на своих нарах, читал потрепанную книгу или просто смотрел в одну точку, погруженный в свои мысли. Спокойствие это было неестественным, натянутым, почти пугающим. В нем чувствовалась какая-то скрытая сила, железный стержень, не позволяющий сломаться под тяжестью тюремных стен.