В тот момент я увидела перед собой не надменную госпожу, а сломленную, страдающую женщину. Управившись с Францем, я присела рядом и крепко обняла Клэр. Мне показалось, что за всю ее жизнь, полную строгости и неприступности, ее никто и никогда так не обнимал. Она всегда казалась несокрушимой, как сталь, но на деле оказалась хрупкой и ранимой. Я сказала ей, что самоубийство лишит маленького Франца последней надежды на счастье, отнимет у него единственного любящего человека. Напомнила, что милосердный Бог дает ей шанс искупить вину, воспитав Франца иначе, чем собственных детей. Клэр возразила, что ее прегрешения перед Всевышним столь велики, что даже врата ада останутся для нее закрытыми. На это я ответила, что Господь прощает всех, а забота о невинном дитя способна очистить душу от грехов. Но если она станет самоубийцей, то лишится Божьего прощения навеки.

Я взяла с Клэр обещание, что она никогда не поднимет на себя руку. Напомнила ей, что именно она - истинная хозяйка этого дома, и на ее плечах он держался все эти годы. И, кажется, в глазах Клэр вновь мелькнул прежний огонь, проблеск той силы, что всегда была ей присуща. В знак благодарности она подарила мне кольцо необычайной красоты, сказав, что оно - фамильная ценность рода Смитов, к которому она принадлежит по рождению.

Этот разговор глубоко тронул меня, надеюсь, что и Клэр он задел за живое. Мне почудилось, будто я вновь беседую с госпожой Арним. Ты ведь помнишь, Фике, что и она была женщиной с непростым характером, но и в ней скрывались свои слабости и доброта.

Среди слуг ходят разговоры о поиске нового места службы. Многие вполголоса обсуждают, что хозяйка и раньше не отличалась добротой, гоняя их, словно скот, а теперь, когда в доме воцарился настоящий хаос, и вовсе стало невыносимо. Создается впечатление, что все обитатели поместья в одночасье лишились рассудка. Я пока держусь, не поддаюсь всеобщему унынию, и во многом это благодаря твоей финансовой поддержке, дорогая Фике. Не устану благодарить тебя за щедрость. И передай мою искреннюю признательность твоему другу, ведь, насколько я понимаю, именно он надоумил тебя помогать мне деньгами? Могу ли я надеяться, что мой заказчик принадлежит к этому семейству? Было бы замечательно, если бы в этом проклятом роду нашелся хоть один адекватный человек.

Как и прежде, с нетерпением жду твоих писем, они для меня - луч света в этом царстве безумия и отчаяния.

С неизменной любовью,

Герда»

Мишель и Джон… Всё-таки между ними не может быть простого отдаления друг от друга. Инцест гораздо сильнее и привлекательнее. Они тщательно скрывают свою преступную страсть от окружающих, окутывая ее покровом тайны. Но я знаю. Я помню письма Джона, полные откровенных признаний, адресованные Мишель. Каждое слово в них сочилось похотью, отчаянием и безысходностью. Теперь они живут под одной крышей, и эта близость сводит их с ума. Я чувствую, как дрожит воздух между ними, как они пожирают друг друга глазами, когда думают, что никто не видит. Но я вижу. И я жду. Жду, когда эта плотина лжи рухнет, когда они оступятся, и их грязная тайна выплывет наружу, подобно утопленнику, всплывающему на поверхность мутного пруда.

Тем временем Йонас позвал меня с собой на охоту. Зима выдалась суровая, снежная, и в лесах развелось небывалое количество кабанов. Их чрезмерная популяция грозила не только нарушить хрупкий баланс природы, но и вызвать вспышки опасных видовых болезней. Это была не просто прихоть, не развлечение ради азарта, а суровая необходимость. И я, не раздумывая, согласился. Мне нужно было отвлечься от мерзкого привкуса чужой тайны.

Мы тщательно подготовились к вылазке. Собрали в дорогу припасы, проверили и смазали ружья, уложили в рюкзаки всё необходимое для того, чтобы выжить в заснеженном лесу. Оделись тепло, взяли лыжи – снега в этом году выпало по пояс, а местами и выше. К нашей компании присоединился шурин Йонаса, молчаливый и, судя по всему, опытный следопыт, а также пара его приятелей, с которыми он, как я понял, делил тяготы тюремной жизни. От них веяло силой, скрытой угрозой и тем особым товариществом, что рождается лишь в суровых испытаниях.

И вот мы в пути. Снег глубокий, рыхлый. Охотники, прошедшие до нас, оставили за собой глубокую борозду, но даже они, по словам Йонаса, жаловались, что лыжи то и дело предательски проваливаются, замедляя и без того непростое продвижение. Но меня это не останавливало. Азарт охотника, предвкушение опасности гнали вперед, заставляя забыть об усталости.

Йонас, знавший повадки местных зверей как свои пять пальцев, посвятил меня в тонкости охоты на кабанов. Он рассказал, что эти, на первый взгляд, неуклюжие создания, на самом деле хитры и осторожны. Почуяв опасность, кабан способен мгновенно зарыться в снег, буквально нырнуть в него, и ползти дальше, скрытый от глаз белой пеленой. Снег служил им надежным укрытием, маскируя так искусно, что можно было пройти в паре шагов и не заметить притаившегося зверя.

Слова Йонаса заставили меня собраться. Я напряженно всматривался в каждый сугроб, в каждый поворот тропы, вслушивался в тишину леса, нарушаемую лишь нашим прерывистым дыханием и скрипом снега под лыжами. Зрение обострилось до предела, я боялся пропустить хоть малейшее движение, хоть один подозрительный шорох, выдать себя и упустить того дикого монстра, что, возможно, прямо сейчас скрывался под безмятежно-белой гладью снега. Сердце билось гулко, кровь пульсировала в висках, смешиваясь с морозным воздухом и первобытным азартом охотника, вышедшего на след.

Мы держали путь в сторону Берлина, к бескрайним пшеничным полям, что раскинулись у самой кромки леса. Снег мягко похрустывал под полозьями наших лыж, а свежий, морозный воздух наполнял легкие, прогоняя прочь все тревоги и заботы. Друзья Йонаса, закаленные жизнью мужчины, то и дело отпускали шуточки, приправленные крепким словцом, и их грубоватый юмор удивительным образом гармонировал с окружающей нас первозданной красотой. В тот момент я был абсолютно счастлив. Ничто не омрачало моего настроения, ничто, кроме мыслей о красоте леса, не занимало мой разум. Казалось, сам воздух был пропитан умиротворением и спокойствием.

Мы приближались к опушке, лес становился все гуще, деревья смыкались кронами, образуя непроглядную зеленую стену. И вдруг, сквозь переплетение ветвей, в самом сердце этой чащи, я заметил… здание. Оно было огромное, трехэтажное, словно замок из сказки, спрятанный от посторонних глаз в густом покрове дубовых крон. Его стены, сложенные из серого камня, поросли мхом, а крышу покрывала толстая шапка снега. Оно казалось древним, заброшенным, полным неразгаданных тайн.

— Что это? — изумленно спросил я у Йонаса, не в силах отвести взгляд от загадочного строения.

— Впервые вижу, — пожал плечами Йонас, в его голосе звучало такое же неподдельное удивление. Он, казалось, знал этот лес как свои пять пальцев, но это здание стало и для него неожиданностью.

Не в силах побороть любопытство, я резко развернулся и направил лыжи в сторону таинственного замка.

— Эй, ты куда?! — окликнул меня Йонас, в его голосе прозвучало беспокойство.

— Я хочу узнать, что это, — бросил я через плечо, не сбавляя хода. Мне не терпелось раскрыть тайну этого места.

Приблизившись к зданию, я понял, что на лыжах дальше не пройти – густые заросли кустарника и молодые деревца преграждали путь. Пришлось снять лыжи. Но стоило мне сделать шаг в сторону, как я тут же провалился в снег по пояс. Снежный плен оказался неожиданно глубоким и рыхлым, словно река, он пытался поглотить меня целиком. Я отчаянно заработал руками, пытаясь выбраться из сугроба, продвигаясь вперед, к заветной цели.

Йонас, громко чертыхнувшись, видимо, не одобряя мою безрассудную затею, бросил своим спутникам: «Идите сами!», и, сняв лыжи, последовал за мной, также проваливаясь в предательский снег. К моему удивлению, остальные тоже не остались в стороне. Видимо, любопытство, а может, и чувство товарищества, оказалось сильнее осторожности. Они, хоть и с некоторым ворчанием, последовали за нами, прокладывая себе путь в снежной целине. Теперь уже вместе мы упорно пробирались сквозь зимний лес, ведомые тайной, что скрывалась за стенами заброшенного здания.