И пока я смотрю, как он удаляется в метель, во мне уже зарождается тоска, отдаваясь в стылом предутреннем дуновении.

***

Мы с Рати провели утро за приготовлением вкуснейшего завтрака — запеченного цыпленка с розмарином, картофельного пюре с толченым чесноком и спаржей в сливочном соусе. Аромат разносился по всему дому, растворяясь в дымке от свечей.

Когда все было приготовлено, Рати расположился рядом со мной за столом, его глаза сверкнули восхищением.

— Ты просто чудесно выглядишь сегодня, красотка Сирин! — подметил он своим напевным, как у певчей птички, тембром.

Неподалеку от нас Юргис откинулся в кресле, смакуя бокал красного вина. Тем временем Казимир, угрюмая фигура во главе обеденного стола, так и не притронулся к поданной еде. Погруженный в книгу с самого начала наших кулинарных изысканий, он так и оставался безмолвной скульптурой.

Пока мы ужинали, за столом царила гробовая тишина, нарушаемая лишь легким звоном столового серебра. В конечном итоге тишину нарушил Рати, завязав уютную беседу со мной о моей деревне.

Захлопнув книгу, Казимир поднялся, чтобы покинуть стол, но случайно обронил что-то на пол. Это был маленький серебряный крестик. Наклонившись, Казимир подобрал его. При этом губы его скривились, а желваки заострились: он судорожно сжал крест, так, словно ему было мучительно больно держать его в руке.

Тут Юргис разразился зычным хохотом. Это заставило Казимира застыть на месте: их взгляды столкнулись с незримой враждебностью.

И только их безмолвный поединок стал утихать, как в столовую вплыла новая фигура — Кирилл с побледневшим ликом и хрупкой, как стеклышко, поступью. Он остановился в центре зала, являя собой отражение призрачной природы — в развевающемся белоснежном шелковом палантине.

Наступила полнейшая тишина, ибо появление Кирилла приковало всеобщее внимание. Звяканье падающей ложки из рук Рати отозвалось эхом, составив контраст мягкому шелесту одеяния самого художника, когда тот подался вперед с каким-то полотном в обнимку.

— …Я написал шедевр, — сухим, как пергамент, голосом прошептал Кирилл. Пунцовая смесь покрывала всю его грудь и руки, представляя собой гротескную картину, в которой уживалось мастерство и безумие.

Я ахнула. Это была не краска…

Коллективный вздох прокатился по комнате, когда ладонь Кирилла провела по его лицу, оставляя кровавые следы на щеках и носу. И стоило ему взглянуть на свою запачканную кровью руку, как глаза парня вмиг закатились.

Художник повалился на пол, лишившись сознания.

— Без Агния и его леденцов для шизиков этот явно с катушек съедет. — томно отшутился Юргис.

Поднимаюсь, руки слегка подрагивают, пока Рати спешит его осмотреть.

Однако не успеваю и шагу ступить, как на пути из темных дверей возникает Моран.

— …И к кому ты так спешишь?

Он входит в обеденный зал, его взгляд приковывается ко мне с обескураживающей силой. Властно положив руки мне на плечи, он насильно усаживает меня обратно.

Наклонившись к самому уху, Моран обжигает меня дыханием и выдвигает леденящий душу ультиматум: — Или ты сейчас уйдешь со мной по своей воле, или я сделаю так, что ты пожалеешь об этом.

Я встречаюсь с испуганным взглядом Рати, безмолвно моля его о наставлении, но в его глазах запечатлен тот же ужас, что сковывает и меня. Тем временем черные как смоль глаза Морана, неотрывно следящие за мной, опускаются на мою грудь, будто бы проверяя наличие незримой метки.

С замиранием сердца и подавленным видом я покоряюсь требованиям Морана. Моя ладонь невольно вздрагивает, когда я обхватываю его протянутую руку.

В голове звучит тихий протест Рати, но мысль о том, что кто-то из них может снова пострадать из-за меня — невыносима.

Моран небрежно уводит меня из-за стола и ведет в какую-то из комнат в крыле, где расположены мои покои. Этой комнаты я прежде не замечала. Он выводит меня в центр помещения. Здесь кромешная тьма, и я ничего не могу разглядеть. Паника захватывает, когда осознаю, что теперь я с ним наедине.

— Твое платье уродливо. Кто дал тебе эту тряпку? Оно отвлекает меня от дел. Снимай его, — неожиданно жестко командует он из тьмы.

Ощутив его руки на своих бедрах, я пытаюсь их оттолкнуть, но он с силой заставляет меня прижаться спиной к нему. Я задыхаюсь, когда его ладонь ложится на мое горло, слегка сдавливая его.

— Это тело — принадлежит мне. Уверен, другие уже не раз сообщали тебе об этом. Прелестно, не правда ли? Однако я не потерплю ничего подобного этому платью. Тебе будет приятно узнать, что я не так ужасен, как ты думаешь. Если что-то принадлежит мне, я об этом должным образом забочусь, — шепчет мне на ухо волколак.

Его губы задевают мою шею, и мурашки разбегаются по всему телу. В одно мгновение он распарывает заднюю часть моего платья, и я со вскриком падаю на колени.

Свечи резко вспыхивают, и взору предстает просторная уютная комната, заполненная несметным разнообразием великолепных нарядов, туфель, косметических принадлежностей и даже париков. Сердце громко ухает в груди, когда я разглядываю окружающее меня великолепие.

***

Я не стала притрагиваться к предложенным Мораном нарядам. Ни к одному из них. Вместо этого я решила обойтись теми несколькими, которые Рати выдал мне в первый день пребывания.

Полчаса назад я стояла перед кабинетом Агния, ключ, спрятанный под ковриком, так и манил меня его отпереть. Он предоставил мне право воспользоваться им, если вдруг мне понадобится что-то из лекарств.

Сейчас я припрятала лиловый пузырек в кармашке юбки. В нем еще оставалось немного раствора; Агний сказал, что использует его, когда душевное состояние Кирилла дает сбои.

В покоях художника, обычно погруженных в холодное оцепенение, теперь ощущалось непривычное тепло — черные свечи озаряли небольшую гостиную.

Я направилась дальше, влекомая как мотылек на свет, пока не добралась до его мастерской. Там, спиной ко мне, стоял Кирилл, вновь полностью поглощенный творчеством.

Приблизившись, я различила алые оттенки на его полотне. Холодок пробежал по спине. Опять…

Когда моя рука осторожно коснулась его плеча, его пробрала судорога, и кисть выпала из пальцев.

— Зачем ты это сделал? — в отчаянии воскликнула я, увидев, что он рисовал. Точнее, не что, а с помощью чего.

Красный пигмент, который он использовал, не был обычной краской; это была его собственная кровь, смешанная с чернотой взятого из камина угля.

Передо мной на холсте разворачивалась жуткая сцена — протекавшая во мраке кровавая река, по берегам которой цвели дюжины алых цветов. Каждый лепесток, казалось, нашептывал о чьей-то трагической судьбе, о жизни, прерванной по воле багровой реки.

Сухой, лишенный всяких чувств голос Кирилла пронзил тишину: — Помнишь, ты как-то спросила меня про повязки на моих руках, — проговорил он, не отрывая взгляда от картины. — Я сказал, что ношу их по привычке, хоть они и не нужны мне больше… Но теперь я вернул им прежнюю ценность.

Как только он привстал, стало видно, как по бледной коже его рук расползаются свежие царапины — шрамы, нанесенные когтями.

От осознания глубины его помешательства у меня пополз мороз по коже.

Со слезами на глазах я попятилась от него назад, преследуемая мыслью о том, что сама того не ведая подтолкнула его к краю.

— Кирилл, я не это имела в виду, — шепнула я, едва дыша.

Но в глазах художника, некогда полных вековой грусти, застыл ныне безучастный и пустой взгляд.

— Это же единственно логичное развитие сюжета, госпожа, — с угрожающим хладнокровием прошептал он, надвигаясь на меня.

Страх сковал меня, заставляя вжаться в стену, а его руки, измазанные кровью, легли по обе стороны от меня.

— Теперь я принимаю своих бесов, Шура. Они — такая же часть меня, как и воздух в моих легких. И я больше не скрываю и не боюсь их.

С его искусанных сизых губ сорвался смешок, от которого по моим жилам поползла неприятная волна. Юноша, с которым я когда-то познакомилась, превращался в сущую тень себя, снедаемую Тьмой.