Я вдохнула заветный запах ветхой бумаги, просматривая ряды книг.

Потянувшись за книгой, стоявшей высоко на полке, я неловко опрокинула ее. Сердце бешено заколотилось, и я приготовилась к неминуемому удару, но книга так и не упала на пол.

Испуганно подняв глаза, вижу, что прямо передо мной высится высокая худощавая фигура.

Казимир безмолвно взирал на меня своими пристальными темно-синими глазами, которые, казалось, лишали меня всякой защиты. В руке он держал книгу, за которой я тянулась.

— Что ты здесь забыла? — его голос был низким шепотом, от которого у меня побежали мурашки.

— Прости… — мямлю я, прижатая к стенке под столь суровым взглядом. Парень был уже более одет, на нем была длинная черная кофта в тон его смоляным волосам.

— Не знаю, за что именно ты просишь прощения. За то, что вломилась в наш дом? За то, что ты аппетитный человек в логове волков?… Или, может, за то, что ты сейчас вторглась в мои покои? — прохрипел он с трудом, белая повязка все еще обвивала его горло.

Взгляд Казимира буравил меня, его реакция была такой же "холодной", как и метель за затемненными окнами.

— Твои покои? Это разве не библиотека? — я нервно заикаюсь, прижавшись спиной к полкам.

В его глазах сверкнула вспышка раздражения.

— Библиотека находится этажом ниже. А это. Моя гостиная.

Мужчина развернулся, чтобы уйти, а заветная книга так и осталась у него в руке, оставляя меня прикованной к месту в череде переживаний.

— Подожди!.. Ты придешь на ужин? Я хочу испечь пирог к чаю! — выпалила я, надеясь сгладить прореху, пролегшую между нами.

— Нет, — голос его был глух и мрачен, как тени, нависшие надо мной.

***

Оказавшись на кухне поместья, я сделала глубокий вдох и сосредоточилась на поставленной задаче. Тусклый свет вечернего солнца мягко озарял помещение, отбрасывая теплый отблеск на деревянные столешницы и старинную утварь. Рати, устроившийся на подоконнике, как любопытный кот, наблюдал за мной прищуренными глазами, пока я перебирала необходимые ингредиенты для медового пирога, который намеревалась испечь.

— Погодка сегодня такая чудесная, — тихо говорю я, надеясь развеять нависшую между нами тишину.

Рати озорно усмехнулся, его губы растянулись в довольной улыбке, при этом он мерно покачивал ногами. Мой неловкий зачин беседы он решил проигнорировать.

— Сирин, твой голосок так сладок, а тело подобно тончайшей лепке. Если и пирог твой будет таким же изумительным, как я уверен, то я стану боготворить твоих родителей, потому что они должно быть боги. — рассмеялся он, и от его слов по моим щекам разлилось приятное тепло.

— Меня не растили родители. Меня воспитала бабушка. Она научила меня всему, что умею, — ответила я, ощущая прилив тоски. Как она теперь без меня? Как Лукьян… Милавушка?

Выражение Рати смягчилось, взгляд сделался задумчивым, и он прошептал: — …Бабушка? Она, должно быть, так гордится тобой…

Прежде чем успеваю ответить, замечаю, как парень устраивается на подоконнике калачиком и начинает погружаться в дрему.

Переключив внимание на работу, я твердо вознамерилась изготовить самый лучший медовый пирог, который когда-либо пекла. Легко, как на парах, я металась по кухне, отмеряя муку, сахар и масло. В воздухе запахло медом и корицей.

Смешивая ингредиенты в миске, я украдкой поглядывала на Рати, который напоминал сытого кота во сне. Его дыхание было мягким и ровным, черты лица расслаблены. Меня поразило, насколько умиротворенным он выглядел, — его обычное игривое выражение куда-то растаяло.

Я аккуратно залила медовую начинку в корж пирога, стараясь не шуметь, чтобы не потревожить покой мальчика. Духовка уже ждала пирог и обещала превратить исходные составляющие во вкуснейший шедевр.

Вынимая готовый пирог из печи, я краем глаза заприметила необычное мельтешение в окне. Что-то мерцающее. Как будто перемещался белый огонек. Оно чем-то походило на силуэт девы в белоснежном подвенечном платье с вуалью.

Не раздумывая, сбрасываю передник, и тихонько выбираюсь из кухни, оставляя спящего Рати.

Поспешно накидываю шубку, и выбегаю на улицу. Месяц низко висит в небе, заливая холодным сиянием заснеженные сады усадьбы. Льющийся впереди огонек манит меня вперед, уводя за собой в лабиринт покрытых инеем живых изгородей и скульптур херувимов.

Когда я подхожу к небольшому замерзшему пруду, во льду которого, как в зеркале, отражается лунный блик, я понимаю, что сияние девы куда-то исчезло, повергнув меня в смятение.

Возвращаюсь назад и замечаю вдалеке Кирилла на его прежнем месте — он сидит на коленях у мраморной статуи девушки-ангела, заботливо счищая свежий снег, устилающий ее ноги.

— Кирилл, ты не замечал здесь необычного свечения? — вопрошаю я, подходя к нему.

Его отрешенный взгляд встречается с моим, на губах проступает блеклая улыбка.

— …А, ты видела одного из призраков, — неспешно поясняет он. — Многие из них блуждают по этим местам, никем не замеченные…

В воздухе повеяло леденящим дыханием, не связанным с зимней стужей.

— Какого призрака вам довелось увидеть, милая госпожа? — спрашивает юноша, его голос любопытен и таинственен. — Мои братья принимают меня за помешанного за то, что я в них уверовал… Теперь, мы можем помешаться вместе.

Прежде чем я успеваю ответить, по саду проносится порыв ветра, поднимая шквал снежинок, кружащих вокруг нас, подобно эфирным вихрям. Очертания Кирилла расплываются в снежной пелене, и на миг мне чудится, будто он и сам является привидением.

Пытаюсь прикрыть лицо ладонями, но толку нет. Мои волосы треплет ветер, вынуждая отвернуться.

Слышу близкие шаги, а затем ощущаю, как что-то прикрывает меня сверху, заслоняя от пронизывающих порывов.

Оборачиваюсь, и мой нос задевает подбородок Кирилла. Я оказываюсь с ним лицом к лицу. Статный рост парня нависал надо мной, поднятые руки с пальто прикрывали нас, а светлые глаза рассеянно глядели сквозь меня. Одинокая слеза сверкнула на его щеке.

— Кирилл… ты… Ты плачешь?

Он хранил молчание, устремив неподвижный взгляд в землю. Лунный софит озарял его черты, прочерчивая тени на исхудалом лице.

— Я выращивал розы весь год, чтобы украсить ими мою статую, но теперь они будут погребены под снегом… Я так презираю зиму, — признался он, его вздох вырвался маленьким облачком навстречу моим губам.

Тронутая этой ранимостью, я потянулась, чтобы смахнуть слезинку, пока она не успела заледенеть. Его кожа оказалась очень нежна на ощупь, что контрастировало с грустью, исходящей от его беспокойной души.

— …Розы зимой, — шепнула я, и звук завис между нами, как тонкая вуаль.

Кирилл и я застыли в безмолвии, и сердца наши синхронно бились в такт с падающим снегом.

— Скоро наступит весна. И ты сможешь посадить вокруг нее столько роз, сколько пожелаешь. Я могу даже помочь тебе перед уходом на родину. — произношу я, и последние звуки обрываются, когда меня мгновенно заключают в крепкие объятия.

Кирилл прижимается ко мне по-медвежьи, или, правильнее сказать, по-волчьи, смеясь сквозь слезы и шмыгая носом.

— Спасибо, милая госпожа!

Моя улыбка слабеет, когда вижу повязки на его руках. Одна из них развязалась, и под тканью видна чистая безупречная кожа.

— Кирилл, твоя повязка… У тебя под ней нет шрамов? Зачем они тебе тогда?

Он простодушно улыбается, поднося тонкий палец к бледным губам.

— Мои братья не видят призраков, но это не значит, что их здесь нет, как видишь… А ты похожа на меня, добрая госпожа, ты можешь видеть то, что другие не видят. Это делает меня самым счастливым обитателем этой усадьбы. — Кирилл осматривает мое лицо, проникаясь нежностью к каждой черточке. — … Знаешь, я был бы счастливее всех на свете, если бы ты позволила мне нарисовать себя. Могу ли я надеяться, что ты согласишься стать моей музой?

Я неловко киваю и встречаю самую искреннюю улыбку, которую когда-либо видела.

***

— Какое красивое у тебя колечко, Сирин! Оно серебряное? — щебечет Рати, пока я кладу ему на блюдце медовый пирог.