Скай встал и свирепо вытер глаза рукавом. Разревелся тут хуже девчонки. Сам виноват.

Он развернулся и пошёл обратно к пеньку. Мальчишки стояли тесной группкой, чесались, переминались с ноги на ногу, но в лицо ему никто не смотрел. Кроме Имлат. Она кривила губы в презрительной усмешке, но глаза у неё были грустные.

Совсем тоненькая, сарта на ней мешком висит. Да ни у кого рука не поднимется такую ударить…

Скаю никогда в жизни не было так противно от самого себя. Он протянул на ладони монету и сипло сказал:

— На. Она твоя. Ты была первая.

Но Имлат только вздохнула и повела костлявым плечом.

— На что она мне? Себе оставь

И она ушла, а Скай смотрел на её окровавленный локоть, и чувство вины поднималось у него в горле, как тошнота. Монета жгла руку. Мальчишки так и стояли в тягостном молчании. Он попробовал поймать взгляд Тальмы (они ведь были друзьями с давних-предавних пор), но тот был страшно увлечён расковыриванием мозоли на пальце.

Скай понял, что ещё немного — и его стошнит по-настоящему. Он зажал монету в кулаке и побрёл прочь. Его никто не окликнул. Наверняка только вздохнули с облегчением. Так глупо: можно подумать, он ни разу не видел, как отец Тальмы отвешивает тому оплеухи. Но никто же не ведёт себя так, будто это умереть какой позор?

Скай шёл, не отрывая глаз от земли. Мимо площади, мимо кожевенной мастерской, мимо коптилен, через ворота к залу свитков. Когда так тошно, куда же ещё идти, если не к хронисту?

Хронист, как он это любил, сидел на скамье снаружи и смотрел на тёмные длинные волны с полосками белой пены. Приближался шторм.

Рядом с хронистом, подперев голову руками, сидел отец, так неподвижно, что Скай заметил его в самый последний момент.

Он остановился. Он не знал, что сказать, и чувствовал себя до того несчастным, что даже рад был бы, ударь его отец ещё раз.

Но отец посмотрел на него без тени злости.

— Ханагерн-уммар сказал мне, ты прочёл все Деяния Королей? Ну, много ли ты запомнил?

И он похлопал по скамье рядом с собой, а хронист подмигнул у него из-за плеча. Скай чуть не расплакался заново, на этот раз от облегчения. Он знал, что если отец его простил, больше о случившемся он не помянет.

*

Но Скай ничего не забыл. Проклятую монету он с того дня носил на шнурке под сартой. А от Имлат удирал.

Только вот теперь не удерёшь.

Скай почувствовал, как пылает лицо. Он так и стоял с мечом в руках, как дурак.

— Он не стал бы за это сердиться, — сказала Имлат очень серьёзно. — Это ведь раай-Вайсмора меч? Он был не жадный.

Скай опустил голову и постоял, глядя на потёртые ножны и силясь проглотить застрявший в горле ком. Имлат его не торопила, и он был благодарен ей за это.

— Знаю, — просипел он наконец, справившись с собой. — Но просто я ведь... я их всех опозорил.

— Чем это? Тем, что фермы спас? Все знают, что иначе было бы... Мы так и скажем Предводителю Дхайвэйту, когда он вернётся.

Значит, Имлат верит, что он вернётся! подумал Скай, и, хотя это ничем не меняло положение вещей, у него будто гора с плеч свалилась. Он усмехнулся.

— Хермонд ему скажет другое.

— Хермонд к тебе вечно несправедлив.

Скай впервые за две зимы посмотрел Имлат в глаза. Она почти не изменилась, только стала выше и как-то строже. Она не хихикала и не мялась от неловкости — стояла совершенно спокойная, будто они друзья. А я-то, болван, две зимы с ней не разговаривал!

— Спасибо, — сказал Скай с чувством.

Имлат на его «спасибо» ничего не ответила, только сдвинула светлые брови и кивнула на меч.

— Значит, это правда, что Тальма сказал? Он узнал от тётки. Ты уходишь из города с тем колдуном? Надолго?

— Не знаю, — Скай вяло пожал плечами: сейчас ему было всё равно, город ему осточертел. — Думаю... очень надолго.

Навсегда. Он не произнёс этого вслух, но слово будто повисло в воздухе. Изгнаний «надолго» не бывает, так ведь?

Скай закрепил на поясе перевязь с мечом. В конце концов, я ведь и правда никакого преступления не сделал. Я старался как мог, чтобы не подвести отца. Вайсмор понял бы. Он всегда всё понимал лучше других.

Имлат подождала, пока он затянет ремешки, и бросила ему дорожную сумку.

— На.

— Это что?

— В дорогу. Я собрала. Там сушёная рыба и огниво, и точило, и бечёвки моток. Это мать брала, когда в паломничества ходила.

Лицо Имлат потемнело, и Скай понял, почему: её мать умерла от поветрия в то же лето, что и у него.

Скай запихнул в сумку плащ и повесил её через плечо. Ему было жарко от смущения.

— Спасибо... большое, Имлат. Я об этом не подумал.

Она ухмыльнулась по-старому — снисходительно.

— Знаю, что не подумал, потому и принесла.

Скай попытался найти слова, чтобы объяснить, до чего он ей благодарен, но в конце концов просто достал из кармана монету.

— Я хотел её сразу отдать. Возьми, ладно? Пожалуйста, возьми. Извини за тот... что тогда... что в тот раз я... я повёл себя как дурак.

К его несказанному облегчению, Имлат взяла у него монету и перевернула на ладони, моргая выгоревшими ресницами.

— Сваттаргардская, — сказала она очень тихо. — Видишь — голова медвежья? Моя мать ведь из дэйхем была, — а потом ещё тише, так, что он едва расслышал: — Как сможешь, дай знать, что живой.

Скай кивнул, поклонился ей. Подождал, пока она уйдёт, обвёл взглядом в последний раз до мельчайшей щели и сучка знакомые стены, развернулся на пятке и сбежал вниз. А уж по улице понёсся во весь дух — лишь бы никого из знакомых не встретить.

Но никто и не встретился, только соседский пёс, провожал его до ворот, заливисто лая. Никто его не окликнул, стражники не пытались остановить, и он побежал дальше, чувствуя, как с каждым шагом становится всё легче.

Колдун ждал под обугленной яблоней. Он стоял, прислонившись к стволу, лицом к Великому лесу, весёлый, будто ничего не случилось.

— Ну, ничего не забыл? Вижу, и нож твой убогий всё ещё при тебе...

Скай хотел огрызнуться, но почувствовал, как слова застревают в горле.

Если бы не я, Колдун не пропустил бы тот удар. Если бы не я...

— Прости меня, — прошептал он вслух. — Если бы не я... если бы я тебя послушал, тебя не ранили бы.

Колдун беспечно рассмеялся.

— Если бы ты меня слушал, ты не был бы Вейтаром. Не тревожься из-за меня. Ну, теперь-то ты все свои нерушимые обещания выполнил?

Скай оглянулся на стены Фир-энм-Хайта. Ну и пусть остаётся! Нужен мне больно город, где женщин забрасывают камнями...

Если этот клятый город сгорит...

— ...туда ему и дорога, — повторил Скай прежде, чем понял, что говорит вслух.

Колдун вопросительно поднял брови.

— Ты это сказал тогда, в лесу. Я тогда не понимал, а теперь... А теперь другого не понимаю. Колдун, зачем ты мне помог? Я совсем о другом думал тогда, но ты-то знал, что они казнят тебя!

— М-м, — отозвался Колдун с мечтательной улыбочкой на лице. — Откровенно говоря, я понятия не имею, зачем. Что ты так смотришь? У каждого разумного человека есть право на нелепые поступки. Это разнообразит жизнь.

— Да, я вижу, как её разнообразило, — пробормотал Скай, думая о мёртвом Квиаре, о ноге Мельгаса, о ране Колдуна, об изгнании.

— Не будь таким унылым. Это был весёлый бой, в конце-то концов. Жаль, что такой короткий.

Колдун зашагал к Великому лесу. ничто не заставит меня полюбить все эти деревья, подумал Скай мрачно и поспешил за ним.

— Эй, а куда мы идём теперь? Далеко?

— Далеко? Кому как. Мы идём на север, в Сокрытую Гавань. А теперь помолчи и не мешай мне думать.

* * *

Теперь лес не казался Скаю таким враждебным, как раньше. Его не особенно пугали ни ночные шорохи, ни туман. И вообще, если привыкнуть, было очень даже неплохо идти по этому лесу с Колдуном и сидеть у костра, не думая, что будет следующим утром.

Только вот Колдун Ская беспокоил. С виду он был по-прежнему весел, резок и — когда ему хотелось — безумен, шёл прежним лёгким шагом, не оставляя следов на траве. Но левой рукой он не шевелил, и заметно было, что рана в плече причиняет ему боль. Однако Скай хорошо усвоил, что Колдун слишком упрям, и долгое время заговорить об этом не решался.