Внутри было сумрачно. Бледный свет словно пыль сыпался в широкие щели в рассохшейся крыше. Здесь лежало несколько маленьких лодок, но в основном сарай был завален и завешан всякой всячиной: тут были и доски, и бочки со смолой, и мотки верёвки, и сети, и ящики со снастями, вёсла и багры.

А ещё тут хранились разные инструменты для починки рыболовного добра. Ради них Скай и пришёл. Дома было бы не скрыться от оханий и ворчанья старой Нэи (их с него и так уже хватило, пока относил домой меч), а здесь, по крайней мере, никто не помешает.

Скай пробрался к дальней стене, уселся рядом с ящиком с инструментами и ещё раз внимательно осмотрел свой камень. Он по-прежнему выглядел хрупким, как стекло. Расколоть его пополам не должно составить большого труда. Тогда можно будет отдать половину отцу, когда тот вернётся.

Он пошарил в ящике, вынул оттуда ржавый молоток. Пристроил камень на дощатом полу и замахнулся.

Но если он расколется, в него нельзя будет смотреть.

Рука, занесённая для удара, дрогнула.

А что, если он не расколется на две половины, а раскрошится в пыль? Что, если он потеряет всю чудесную силу, если его разбить? А может, у него и нет никакой чудесной силы? С чего ей взяться, если всё колдовство — одни байки и враньё? Может, это просто стекляшка. Туда ей и дорога, если расколется…

Скай закусил губу и бросил молоток обратно в ящик. Да, он был зол и совсем непрочь на чём-нибудь отвести душу. Но камень было жаль. Даже если он совсем не волшебный, всё равно не каждый день увидишь такую красоту.

Он погладил камень пальцем, чувствуя, как внутри вскипает горечь бессилия. Говорят, Звезду Тишины нельзя ни потерять, ни отнять силой. Только по своей воле отдать можно. И что за дурацкая мысль была — расколоть её? Я бы лучше целый камень отдал отцу, если бы успел.

Скай снял с шеи старинную сваттаргардскую монетку на кожаном шнурке. Монетку сунул в карман, а шнурок продел сквозь отверстие в камне.

Конечно, надо было отдать его отцу. На корабле, идущем на войну, посреди моря, Звезда ему в сто раз нужнее. Ну почему только я раньше её не нашёл! Мне-то на что сдалась зачарованная удача? Что я могу? Только сидеть да ждать, пока кончится война и все (все, как бы не так) вернутся. Как в прошлый раз. Четыре зимы тогда прождать пришлось. А ведь в прежнее время войны и дольше длились, бывало.

Четыре зимы! При одной этой мысли Скаю хотелось взвыть от тоски. Он готов был в щепки разнести сарай и броситься за кораблями вплавь — всё лучше, чем маяться тут от бессилия. Ну, что я будет делать эти четыре бесконечных зимы, подумал он с отчаянием. Слоняться по городу? Прятаться в бухте? Упражняться с мечом? А что толку-то! Все мои братья были в этом в тысячу раз способнее, чем я. Без толку любые мои старания — всё равно мне никогда, нипочём с ними не сравниться.

Ветер проскользнул в приоткрытую дверь, и Скай понял, что замёрз. Он повёл плечами, сбрасывая с себя оцепенение, и спрятал камень под воротник сарты. Ладно, по крайней мере, есть одно дело, в котором я не полное ничтожество. В зале свитков некому теперь наводить порядок, а Ханагерн всегда говорил, как пыль и сырость вредны для бумаги и пергамента…

* * *

К залу свитков Скай возвращался так же тихо, как до этого к сараю. Берег был пуст. Над городской стеной кружили на тяжёлых узких крыльях две чайки, а в стороне от них ещё одна птица — чёрная.

Квиар сменился, и у крыльца сидел, свесив голову на грудь, другой стражник. Скай выглянул из-за угла и услышал его размеренное посапывание. Дрыхнет на посту, и горя ему мало! Его, конечно, тоже можно понять: Фир-энм-Хайт — самый мирный город на свете, и никаких беспорядков тут никогда не случается. Разве что драки по праздникам.

Скай подавил искушение разбудить его (а стоило бы — вот же наглость, дрыхнуть на посту у сына Предводителя на глазах!), подобрался к двери, тихонько ступая, и проскользнул внутрь.

В Фир-энм-Хайте мало кто умел читать, но сыновьям Предводителя это полагалось, поэтому пять зим назад отец отдал Ская в учение к дряхлому старику-хронисту, смотрителю в зале свитков. У хрониста, конечно, и свои дела были: вести учёт событиям, происходящим в городе, присутствовать на судах, следить за сохранностью книг и свитков. Но учить кого-нибудь чтению и письму он никогда не отказывался. Даже денег не брал — была бы только охота.

У Ская она была, но нельзя сказать, чтобы от этого учение его шло гладко. Письмо давалось Скаю тяжелее, чем владение мечом. Сколько он ни старался, а буквы выходили корявее некуда, чернила то и дело расплывались кляксами, а вощёные дощечки стремительно приходили в негодность. Старик Ханагерн вздыхал, ворчал, вопил в негодовании, Скай огрызался в ответ и несколько раз даже получил по шее.

Будь на месте хрониста любой другой человек, Скай и половины того не стерпел бы. Но с Ханагерном они были друзьями. Поэтому он сидел смирно и прилежно выцарапывал свои кривенькие буквы, и ждал, когда уже с письмом будет покончено и можно будет взяться за свитки.

Свитки были хрупкими от старости, а книги, переплетённые в толстую кожу, с деревянными корочками, — очень тяжёлыми. Старик и Скай обращались с ними бережно, даже почтительно. Ещё бы! В них было записано и такое, чего не знал ни отец, ни самые мудрые старики в Фир-энм-Хайте. Да и не может же человек держать в голове столько всего? Для того книги и нужны.

И сейчас, стоя перед полками, Скай знал на память, в каком порядке они стоят. «Песни о Начале Мира, Богов и Людей», «Деяния Королей», «Книги Порядка Имён», сама городская хроника. Старый Ханагерн все их знал наизусть, да Скай и сам столько раз перечитывал, что иные запомнил слово в слово.

Но в конце весны старик умер, нового хрониста покуда не выбрали, а теперь, когда началась война, свитки совсем без присмотра остались. Считалось, что они принадлежат всему городу, только вот читать их было некому.

Надо пыль смахнуть, про себя прикидывал Скай, неслышно подходя к столу, на котором так и осталась лежать несоскобленная дощечка с убористым почерком старика Ханагерна. Масла в лампы долить и протопить очаг, чтобы прогнать сырость. Хорошо бы только, чтобы меня никто не заметил.

Вообще-то сын Предводителя мог беспрепятственно входить в зал свитков, но всё равно Скай предпочёл бы, чтобы об этом никто не знал. Кто же сочтёт книгочейство подходящим занятием для воина? Хермонд не преминёт упрекнуть его, мол, лучше бы с таким усердием на ристалище упражнялся...

Вид несоскобленной дощечки на столе причинял ему боль. И рука не поднималась убрать её: пока она оставалась на месте, у Ская была нелепая, слабая надежда, что старый Ханагерн каким-то чудом вернётся. Он терпеть не мог незаконченную работу.

Всё лето Скаю не хватало духу даже прочитать, что там написано. Колеблясь, он протянул было руку — и тут услышал наверху тихие голоса.

Он застыл в замешательстве. Наверху был один совещальный зал. Там никогда никто не собирался, кроме Городского Совета. Но созывать Совет, стоило Предводителю ступить за порог?..

Пока он недоумевал, с лестницы донёсся голос, который Скай ненавидел больше всего. Голос Хермонда, звучный и убеждённый. Он всегда говорил так перед людьми, когда хотел показаться решительным и честным, а перед отцом — никогда.

— Люди на нашей стороне, — говорил Хермонд. — Может быть, они пока этого и не понимают, но я знаю, как говорить с людьми. Я помогу им увидеть, что мы рассуждаем разумно и думаем только о благе города. О чём Предводитель Дхайвэйт печётся, может статься, менее, чем следовало бы.

— На этот раз люди не станут слушать тебя, Хермонд, — хмуро отвечал ему надтреснутый голос, который был Скаю тоже знаком. — Они... мы все преданы Предводителю.

То, что Совет собрался в такой час, да ещё полным составом, было крайне подозрительно. Тут уж Скай встревожился по-настоящему. Он подкрался к лестнице и весь обратился в слух.

— Да и потом, — продолжал голос наверху, — Прежний Закон…