Из-за Алли. Ведь если бы он работал на ранчо и в отеле, то мог бы быть с дочерью каждый день. Она могла бы жить в окружении бабушки и дедушки, тетушек, дядюшек и двоюродных братьев с сёстрами.

Пару лет назад он подумывал о том, чтобы вернуться на Аляску, но потом родилась Алли. Матео был пилотом. Но прежде всего он был отцом.

— Тебе стоит полетать, — сказала я. — Даже если это просто хобби.

— Ты бы пошла со мной?

У меня отпала челюсть.

— Ч-что?

— Полетели со мной. Ты когда-нибудь летала на маленьком самолете?

— Нет.

— Тогда мы полетим завтра, — он повернулся и ушел. Просто объявил, что мы летим, а потом ушел.

— Подожди. Мне завтра на работу.

— Тогда во вторник, — сказал он через плечо, продолжая идти.

Нет. Определенно не во вторник. Почему он спрашивал? Было ли это проявлением жалости ко мне? Способом загладить вину? Чтобы мы смогли забыть об этом, мне нужно было отдалиться от Матео, а не сидеть рядом с ним в самолете.

— Я не люблю летать, — Может, я и любила летать. Я никогда раньше не летала.

Он медленно развернулся, но при этом все равно продолжал идти.

— Тебе понравится.

— Матео.

— Во вторник. Я заеду за тобой в одиннадцать.

— Матео, — позвала я.

— Спокойной ночи, Вера.

Серьезно? Мне снова захотелось блевать.

Вместо этого я стояла и смотрела, как он исчезает в доме Энн и Харрисона. Затем я наклонила голову к звездам.

— Черт.

14. МАТЕО

На моем телефоне прозвенел будильник. Десять тридцать. Пора ехать. У меня было достаточно времени, чтобы убрать инструменты и доехать от отеля до ранчо.

— Матео? — позвала Элоиза.

— Я здесь, — отозвался я из номера 309.

Она нашла меня в ванной комнате, протирающим зеркало, которое я только что установил.

В течение последних трех месяцев я заменял зеркала в гостевых комнатах на более крупные, со светодиодной подсветкой. Мы приурочили эти проекты обновления к неспешным зимним месяцам, когда отель не переполнен. Оставалось четыре номера, и все было готово.

— Смотрится просто великолепно! — улыбнулась Элоиза, когда я закрыл ящик с инструментами. — Мне нравятся эти зеркала.

— Они красивые. Это была хорошая идея — поменять их местами. Дайте мне время до пятницы, тогда я закончу все остальное.

— Отлично. Спасибо.

— Пожалуйста, — я поднял свои инструменты и последовал за ней к лифтам.

— У меня для тебя кое-что есть, — сказала она, протягивая листок бумаги.

— Что это?

— Форма для оформления прямого депозита. Я знаю, что всегда выписывала тебе чеки за твою работу, но, раз уж ты теперь официальный мастер по обслуживанию, думаю, так будет проще.

Подождите. Официальный мастер по обслуживанию? С каких пор я стал официальным?

Да, я часто занимался ремонтом в отеле. До рождения Алли я ещё и подменял Элоизу на стойке регистрации, если ей не хватало сотрудников. Но за последние пару лет она нашла отличных работников, и моя помощь на стойке больше не требовалась. Теперь я в основном занимался проектами, как этот с зеркалами. Я умел работать руками и не возражал против починки выдвижных ящиков или замены перегоревших ламп в светильниках.

Папа тоже помогал. Ему тоже дали форму для депозита и официальную должность?

— Заполни её, когда сможешь, — сказала она.

Я кивнул.

— Конечно.

Официальный мастер по обслуживанию. Я поморщился, когда двери лифта открылись. Элоиза ушла к стойке, а я направился убрать инструменты в подсобку.

Что я делаю?

Мне было двадцать восемь лет, и я работал на работе, которая должна была быть временной. Все началось с того, что я хотел помочь сестре, уменьшить ее стресс и немного заработать.

Нам с Алли не нужно было много денег, чтобы жить, поэтому между деньгами, которые я зарабатывал в «Элоизе», и тем, что Гриффин платил мне за работу на ранчо, у меня было достаточно средств, чтобы оплачивать продукты, бензин и другие расходы. Я даже открыл сберегательный счет для колледжа.

Работа на ранчо тоже должна была быть временной, но я занимался этим уже несколько лет. Сколько ещё я буду мастером по обслуживанию у Элоизы? Сколько ещё я буду работником на ранчо у Гриффина?

Неужели это действительно моё будущее? Неужели я действительно зря потратил свои университетские годы и часы, проведённые за штурвалом самолёта?

Обе работы давали мне гибкость, чтобы быть рядом с Алли. Мне нравилось чаще оставаться дома с ней. Самый важный официальный титул, который у меня был, — это папа. И я был для неё не только отцом. Я выполнял и роль матери. Ради этого я не мог позволить себе работу, которая требовала бы от меня постоянного присутствия.

Но что будет, когда она пойдёт в детский сад? А потом — в колледж? Неужели я всё ещё буду чинить вещи в отеле? Или ремонтировать заборы на ранчо?

«Что я делаю?» В последнее время я все чаще задаю себе этот вопрос. Конечно, было бы неплохо, если бы у меня был ответ.

Гриффину нужна была моя помощь. Элоизе тоже. Казалось нелепым заставлять их нанимать сотрудников для работы, которую я и так умею делать, и у меня есть на это время. К тому же у меня не было других дел. Я не хотел работать с восьми до пяти и иметь определенный график, который отрывал бы меня от Алли. У меня не было желания работать кассиром в банке, становиться риелтором или управлять хозяйственным магазином.

Официальный мастер по обслуживанию.

Хотелось скомкать форму для депозита и выбросить её в мусор. Вместо этого я сложил её втрое, убрал в карман и вышел из лифта.

Многие люди не любят свою работу. Не мои братья и сёстры, но многие другие люди в этом мире.

Пока я не разберусь, чего хочу, я буду официальным мастером по обслуживанию.

А если я так и не пойму, чем хочу заниматься, что ж...

Самая важная работа, которая у меня была, — это быть отцом Алли. Этого было бы достаточно.

Должно было быть.

Элоиза разговаривала по телефону, когда я проходил мимо стойки регистрации. Джаспер, сидевший рядом с ней, поднял руку в знак приветствия, пока я шёл через вестибюль.

Я кивнул в ответ, собираясь уходить, как вдруг дверь открылась.

Вэнс вошел внутрь, одетый по-рабочему, со значком и пистолетом в кобуре на поясе.

Чёрт. Судя по выражению его лица, я опоздаю за Верой.

— Привет, — сказал я.

— Есть минутка?

— Только одна. Мне нужно ехать на ранчо, — насколько он знал, я собирался забирать Алли.

Я пока сам не понимал, что происходит с Верой. И мне не хотелось, чтобы Вэнс вмешивался.

— Тогда я быстро, — он провел рукой по бороде. — Я хотел поговорить о том, что произошло в «У Вилли».

— Ты знал, что она испытывает ко мне чувства?

— Нет, я бы что-нибудь сказал.

— Что именно?

Он вздохнул.

— Наверное, держаться подальше.

Вот почему он прервал наш танец на своей свадьбе, не так ли? И почему на семейных ужинах Вэнс всегда сажал Веру на свою сторону стола.

— Дело не в тебе, — сказал он. — А в ней. Я бы не хотел, чтобы она сейчас была с кем-то. Она... другая. Она уже не та, что раньше. То, что произошло, изменило её. Она хрупкая.

В Вере не было ничего хрупкого. Пережив те ужасы, которые ей устроил отец, она, может, и изменилась. Но она не была хрупкой. Она не была сломленной.

— Это не так, Вэнс. Она не хрупкая. И, может быть, она сама бы в это поверила, если бы ты перестал обращаться с ней, как с фарфоровой куклой.

Его челюсть сжалась.

— Ты не знаешь всего, через что она прошла.

— Нет, наверное, не знаю, — когда дело касалось Веры, я многое упустил.

Пришло время наверстать упущенное.

***

Аэродром Куинси находился в пятнадцати милях от ранчо. Последние девять из этих пятнадцати миль Вера сидела так близко к пассажирской двери, словно подумывала о побеге через аварийный выход. Казалось, что ещё минута, и она потянет за ручку, откроет дверь и выкатится на ходу.