Плиний учился в Риме не только у Квинтилиана, от которого наследовал культ Цицерона и любовь к классике, но и у прославленного греческого ритора Никета Сацердота, у которого воспринял вкус к азианскому красноречию (п. VI, 6,3). У него легко обнаруживается склонность к этому модному цветистому стилю, которому он явно отдает преимущество перед простой и сжатой речью. Полагая, что «наибольшее удивление вызывает наиболее неожиданное — παράβολα» (п. IX, 26, 4), он стремится к внешнему лоску, оттачивает выражения, ищет эпиграмматических оборотов. Стиль его «Панегирика к Траяну» антитетичен и сентенциозен, изобилует повторами, всяческими словесными изысками в манере азианистов и вполне во вкусе тех, «даже не очень образованных людей» (mediocriter docti), о которых он говорит в письме I, 10, 5 (ср. Квинтилиан, X, 1, 43) и согласно с собственным высказыванием: «Следует отпускать поводья красноречию и не стеснять полет таланта узкими пределами» (п. IX, 26, 7).
Слишком большое внимание к форме было характерной приметой этого времени, когда изысканностью и внешней отделкой речи прикрывалась незначительность ее содержания. И Плиний, воплотивший в себе дух современной ему эпохи, попал в тон ее ведущей тенденции. Он жаждал нравиться, а «кто пишет, чтобы нравиться, будет писать так, как будет нравиться», говорит он сам в письме III, 18, 10. Ему хотелось сохранить расположение молодых людей, и он делает уступки «слуху молодежи» (п. II, 5, 5), которой нравился азианизм (ср. «Брут», 95, 325: «азианская манера больше к лицу юности, чем старости»). Ему не удалось избежать манерности своего времени, и его красноречие не поднялось над уровнем современных декламаций; считая себя классицистом, он временами оказывается в плену у азианской школы. Наряду с краткостью и точностью аттической манеры, он ценит блеск, силу изложения и стилевую изобретательность манеры азианской. Недаром его назвали классицистом, окрашенным в азианизм[125].
Влияния различных традиций, таким образом, обусловили двойственность Плиния в отношении стиля, его колебания между классицизмом и азианизмом, нечеткость его критериев ценности словесного искусства. В письме к Луперку, например, Плиний весьма неопределенно, хотя и остроумно, высказывается об одном ораторе своего века, «безыскусственном и здравомыслящем, но не очень величественном и изящном: «у него нет никаких недостатков, кроме того, что у него нет недостатков». Оратор ведь должен иногда возноситься, подниматься, выходить из берегов, устремляться ввысь и часто подходить к стремнинам» (п. IX, 26, 1–2). В другом письме, к приверженцу строгого сухого стиля Миницию, он говорит, посылая ему свою рукопись на просмотр: «…всякий раз, подозревая, что какое-нибудь место покажется тебе слишком напыщенным, потому что оно звучно и возвышенно, я считал не лишним… добавить другое, более сжатое и сухое, вернее более низменное и худшее, а по вашему суждению, более правильное» (п. VII, 12, 4).
Для теории ораторского искусства представляет интерес письмо Плиния к Тациту (I, 20), по сути дела небольшое рассуждение о литературных приемах ораторской речи, о простом и возвышенном стиле, в частности о преимуществах судебной речи. Плиний отдает предпочтение пространной, не ограниченной во времени, образной, медленно развертывающейся речи: «…не укороченная, урезанная речь, а широкая, великолепная и возвышенная гремит, сверкает и приводит все в смятение». Но отстаивая свободный стиль для ораторских произведений, Плиний высказывает противоречивое пожелание: «…чтобы когда-нибудь пришел день (если бы он уже пришел!), когда эта ласковая сладостность речи уступит, как законной хозяйке, место строгой суровости» (п. III, 18, 10). И в другом месте предупреждает против злоупотребления возвышенностью стиля: «речи следует быть то простой, то возвышенной» (п. III, 13, 5). Может быть, он вслед за Квинтилианом признает за наилучшее меру: «Но меры не соблюдает и тот, кто говорит и меньше, чем нужно, и больше, кто слишком сокращает себя и слишком распространяется» (п. I, 20, 20).
В письме I, 16 в похвале «разнообразному, гибкому и многостороннему» таланту Помпея Сатурнина ясно обозначается эклектичность взглядов Плиния на стиль: «Его речь энергична, горяча (acriter… ardenter) и в то же время отделана и красива (polite et ornate)… Его мысли уместны, и он богат ими (crebrae… sententiae), построение речи торжественно и красиво (gravis et decora constructio); язык звучный и старинный (sonantia verba et antique)». Таким образом, в таланте этого оратора оценивается соединение основных признаков и достоинств самых разных стилей: и азианского, и цицероновского, и архаического[126].
О неопределенности стилистических тенденций Плиния свидетельствует его же собственное признание: «Девятнадцати лет я начал говорить на форуме и до сих пор словно в тумане различаю, чем должен обладать оратор» (п. V, 8, 8). Своей компромиссностью он волей-неволей отдавал дань времени и окружавшей его среде, отличающейся крайней неустойчивостью вкусов. Ведь он писал для читателей разного рода, приспосабливая к ним свой стиль.
«Панегирик Траяну» («Panegyricus ad Traianum»), по своему характеру и назначению заведомо предполагающий риторическую манеру выражения, представляет нам Плиния более всего как оратора азианского стиля. По своему происхождению «Панегирик» не являлся формальным панегириком, а был благодарственной речью императору, произнесенной Плинием на заседании сената 1 сентября 100 г. по поводу назначения его консулом и по случаю третьего консульства Траяна. Традиция произнесения подобных речей уходит корнями в республиканский Рим. Выступая первый раз в народном собрании, вновь избранный консул обычно выражал благодарность сенаторам за оказанную ему честь и давал присягу соблюдать законы.
Благодарственные речи произносились тогда и по другим поводам. Например, Цицерон в конце 44 г. до н. э. составил по просьбе друзей «Речь по поводу возвращения Марка Клавдия Марцелла», в которой благодарил Цезаря за помилование Марцелла. Правда, эти речи не назывались «панегириком». Цицерон употреблял это слово только по отношению к «Панегирику» Исократа, посвященному прославлению Афин («Оратор», 11, 37). Лишь позднее слово panegyricus приобрело общий смысл похвального слова, стало синонимом laudatio. Уже Квинтилиан употребляет его как хвалебную речь (II, 10, 11) и без сомнения относит к эпидейктическому роду красноречия (An quisquam negaverit panegyricus έπιoειχτιχους esse? — III, 4, 14).
Плиния считают основателем этого жанра в Риме. Исследователи[127] называют предшественниками его в жанре и его источниками Исократа и Ксенофонта, у которого им была заимствована схема энкомия-биографии. Нечто похожее они обнаруживают и в сочинениях римских писателей: в трактате «О милосердии», поучении, адресованном Нерону, Сенеки-философа, в «Анналах» Тацита; сходство мыслей и выражений отмечают и в его «Агриколе»[128], сравнивают «Панегирик» Плиния с речами Цицерона «за Лигария», «за Дейотара», отмечая сближения (созвучия, параллели, прием контраста), и в особенности с речью «за Марцелла»[129], которая построена по той же схеме, имеет сходное с «Панегириком» начало и заключение. Вполне возможно, что Плиний взял эту речь за образец для своего «Панегирика». Ведь обе они носят эпидейктический характер, обе являются благодарственными речами, написанными в торжественном тоне, обе содержат патетические «увещевания» к правителю, представляя своего рода социально-экономическую программу.
Однако у Плиния, по сравнению с перечисленными сочинениями, похвала императору впервые составила основу сюжета всей речи. В его время, хотя все оставалось как будто по-прежнему, консулы, теперь уже не выбираемые, а назначаемые, обращались не к многолюдному собранию форума, а говорили перед императором в сенате, утратившем свою суверенность и полностью зависящем от него — высшей административной инстанции. Члены сената, облеченные почетной, но бесправной теперь должностью, благодарили императора и давали ему советы, или «увещевания» по экономическим вопросам.
