В письмах Плиния имеются упоминания об опубликовании его речей по делу о наследстве, двух торжественных и нескольких политических (всего названо 15 речей); например, он выступил по делу о вымогательствах с провинций против Бебия Массы, за что чуть не поплатился жизнью[122], после смерти императора Домициана он смог вести дело против доносчика Публия Церта (п. VI, 33, 1; I, 8, 2; IX, 13 и др.).
Из писем явствует, что судебные речи Плиния при произнесении были кратки, потому что и условия судебного процесса и реальные темы речей исключали всякую пространность и риторические излишества. «Слушатели обыкновенно требуют одного, а судьи другого»[123], — говорит он (п. II, 19, 8–9; III, 18, 6).
Впоследствии речь, произнесенную в суде (actio), Плиний готовил к изданию, и она, построенная уже по иному принципу, иначе и называлась — oratio. В процессе подготовки речи для рецитаций и издания Плипий пересматривал ее, исправлял, тщательно обрабатывал стилистически, в соответствии с требованиями литературной речи и правилами ораторского искусства и, кроме того, в угоду вкусам современников (п. VII, 17, 7; VIII, 13; 1,8; II, 5; VI, 33; IX, 4, 10, 15, 28). В ряде писем он говорит о своей манере расширять речь после ее произнесения (п. IX, 28, 5; И, 5, 25; IV, 9, 23 и др.).
Из слов Плиния можно заключить, что он гордился своим ораторским искусством, успехом своих речей у публики, в особенности у молодых людей, которым он служил образцом (п. IV, 16, 26; VII, 17, 2, 7, 15; II, 19, 2; IV, 21, 3; IX, 13; I, 2, 6; VI, 11). До опубликования речи Плиний распространял ее среди друзей, рассчитывая на их компетентную и всестороннюю критику (п. VIII, 21, 4–5; I, 8; II, 5 и др.).
Характерно, что Плиний обращался с речью не к широкой публике форума, как Цицерон («Об ораторе», 111,37,151), а к присутствующим на суде центумвирам или к узкому кругу близких людей, которых приглашал на рецитации. Для пего, как и для Квинтилиана (II, 12, 10), важно было мнение не народа, но избранников (п. VII, 17,12). Он пишет, например, посылая какую-то свою речь Маврику на просмотр: «Для слуха невежд тут нет ничего приятного, но люди сведущие должны получить удовольствие тем больше, чем меньше его получат несведущие. Я же, если решу прочесть свою речь, то приглашу самых образованных» (п. II, 9, 8–9). Правда, он не отказывает толпе в некоем большом коллективном здравом смысле и даже говорит, что с уважением относится «и к простым людям в грязных, замаранных тогах» (п. VII, 17, 9–10).
Таким образом, речь издавалась в иной форме, чем произносилась. Живая actio в суде превращалась в искусное ее переложение — oratio, т. е. в настоящее эпидейктическое сочинение, имеющее целью произвести впечатление на слушателей и читателей, поразить их воображение, словом, как выразился Цицерон, «показать предмет к их удовольствию» («Оратор», II, 37). Отсюда та неуемная изобретательность Плиния в изыскании эффектных средств выразительности, то широкое применение риторических фигур и тропов, перефразирование одной и той же мысли в различных вариантах и многословие, что так отличает его стиль, хотя и не вполне согласуется с его теоретическими постулатами.
Литературно-эстетические взгляды Плиния складывались под воздействием Квинтилиана, которого он с гордостью называет своим руководителем (п. II, 14, 9) и считает несравненным мастером в деле обучения ораторов (п. VI, 6). Влияние Квинтилиана сказывается в его любви к классическим писателям (Вергилию, Лукрецию, Еврипиду, Гомеру), в высокой оценке ораторов — Цезаря, Азиния Поллиона, Эсхина, Лисия, Демосфена (п. I, 2, 20; IV, 7; V, 20; IX, 26) и историков — тех, что полезны для оратора (например, Ливия и Фукидида — п. VI, 2; IV, 7; V, 8). Так же как и Квинтилиан, Плиний придает большое значение подражанию образцам при подготовке оратора и состязанию с ними (VII, 9, 3). Говоря о качествах хорошего оратора (голос, внешние приемы, воодушевление — IX, 26), он ссылается на авторитет греческих и римских писателей классического периода. Вполне в духе своего учителя Плиний рекомендует много читать, писать, думать, чтобы уметь говорить, когда пожелаешь; «опыт… лучший учитель красноречия», говорит он (п. VI, 29, 4; ср. слова Квинтилиана в XII, 11, 16–17 о том, что наука красноречия приобретается упражнением и укрепляется навыком и чтением). Подобно Квинтилиану, Плиний в полемике между модернистами и архаистами придерживается средней линии: «Я принадлежу к тем, кто восхищается древними, но тем не менее не презираю, как некоторые, и современных талантов» (п. VI, 21,1). Но, желая похвалить современников, он все же сравнивает их с классиками, которым те подражают, с кем соперничают, кого воспроизводят (п. I, 16, 3–5; IX, 22, 1–2; VI, 15, 1; IV, 3, 4). Как и его учитель, Плиний с особенным вниманием относится к формальному совершенству речи, имея в виду форму, наполненную содержанием и обусловленную им.
С почтением, также воспринятым от Квинтилиана, Плиний говорит о Цицероне (п. I, 2, 4), мечтая «хоть отчасти сравняться с ним дарованием» (п. IV, 8, 4), стараясь подражать ему и в роде деятельности, и в сочинениях: в письмах — письмам оратора, в «Панегирике» — его речам (п. XV, 11–14; I, 20, 4). Даже в своих стихотворных опытах Плиний ссылается на пример Цицерона (п. V, 3, 5; VII, 4, 6). В письме VII, 17 он говорит об отделке Цицероном своих речей, которые оценивает как образцы судебных речей. Он с гордостью приводит строки из посвященной ему эпиграммы Марциала, где говорится, что его речи потомки будут сопоставлять с цицероновскими (п. III, 21, 5; Марциал, X, 19).
Плинию казалось вполне дозволенным состязаться со славными ораторами прошлого (п. VII, 9, 3–4), с Демосфеном и Цицероном; он желал заимствовать от первого силу убеждения, величавость и метафоричность (п. IX, 26), от второго — благозвучную речь, хотя и сознавал тщетность своих усилий и недосягаемость образцов (п. IV, 8, 5–6; VII, 30, 51): «Я действительно соревнуюсь с Цицероном и не доволен современным красноречием; я считаю большой глупостью брать в качестве образцов для подражания не самое лучшее» (п. I, 5, 12–13; ср. III, 21, 5).
В письме II, 14 Плиний сетует на ничтожные и мелкие тяжбы в судах центумвиров, на неподготовленность и дерзость адвокатов, явившихся в суд для декламации, с возмущением говорит о нанятых слушателях, об обстановке, где «хуже всех говорит тот, кого больше всех хвалят». Он защищает цицероновские идеалы, не понимая, что социальные условия империи уже не имеют почвы для их осуществления, что дела, которые он вел в суде, не могут быть сопоставлены с политическими процессами, на которых выступал великий республиканский оратор. Несмотря на его всемерное желание подражать Цицерону, его классицизм оказывается весьма поверхностным. Пишет он в манере, совсем отличной от цицероновской, его замечания о подготовке оратора и о технике красноречия также отличаются от внешне подобных замечаний Цицерона. Например, он считает необходимым для оратора упражнения в сочинениях на исторические темы (VII, 9, 8), тогда как Цицерон делает ударение на теоретическом изучении истории. Философии Плиний и вовсе не уделяет внимания, в то время как Цицерон кладет ее в основу знаний и обучения оратора.
В письме к Фуску он рекомендует цицероновский метод занятий красноречием: перевод с греческого на латинский или с латинского на греческий, благодаря чему «вырабатывается точность и блеск в словоупотреблении, обилие фигур, сила изложения, а кроме того, вследствие подражания лучшим образцам и сходная изобретательность… приобретается тонкость понимания и правильное суждение»; парафраз как соперничество и состязание со славными образцами (п. VII, 9, 2–3; ср. «Об ораторе», I, 154–155; Квинтилиан, X, 5, 4–8). Но к этому он добавляет необходимость пересмотра и переделки речей для опубликования, чего нет в совете Цицерона (хотя сам он перерабатывал некоторые свои речи перед изданием)[124], и, напротив, на чем настаивал Квинтилиан: «…то, что пишется в книге, публикуется как образец и должно быть исправлено, отделано и составлено в соответствии с правилами и порядком, потому что может попасть в руки людей ученых и будет судимо знатоками» (XII, 10, 50). В тон ему Плиний советует оратору сначала написать речь: «…написанная речь является ведь образцом и как бы άρκέτυπον (прообразом) произнесенной… совершеннейшей оказывается та произнесенная речь, которая… больше всего приближается к написанной» (п. I, 20, 9–10; ср. Квинтилиан, XII, 10, 51: «Хорошо говорить и хорошо писать, по-моему, одно и то же»). Таким образом, после написания, произнесения, переделки и опубликования Плиний устраивал рецитации своих старых речей, гордясь ими как образцами стиля.
