О вредном влиянии риторики на литературу написано достаточно много. Считалось, например, что используемые поэтами изобразительные средства, выработанные риторической наукой, вытесняют искренность, свойственную поэзии. Тем не менее огромное влияние риторики на литературу — это факт, подтверждающий то неоценимое значение, которое красноречие имело в античном мире вообще и в Риме в частности.

Предлагаемая работа не претендует на охват всех проблем, связанных с римской риторикой, а тем более на углубленную разработку вопроса о ее влиянии на литературу, заслуживающего особого изучения. Книга не включает в себя поздний период развития римского красноречия (после II в.), когда оно продолжало функционировать преимущественно в формах, далеких от реальной жизни, — в декламациях, панегириках, похвальных речах (Апулей, панегиристы, Симмах), а страстные споры о судьбах красноречия сменились соперничеством риторов в стилистических изысках. Она исследует историю и становление ораторского искусства в Риме, его активное взаимодействие с жизнью в республиканский период и дает анализ «Риторики для Геренния» — трактата, подводящего итог развития раннего римского красноречия. В работе исследуется теория и практика ораторского искусства и их взаимоотношение в деятельности величайшего оратора Древнего Рима Марка Туллия Цицерона. В главах о риторике императорского Рима показываются ее изменения в новых социальных условиях, расцвет школьной риторики и парадного красноречия, дается анализ классического труда Марка Фабия Квинтилиана «Образование оратора», рассматриваются судьбы римского красноречия с точки зрения такого историка, как Тацит, и причины угасания римского ораторского искусства.

Таким образом, в книге освещаются основные моменты в развитии римского ораторского искусства и рассматриваются основные риторические произведения, преимущественно в историко-литературном плане. Именно такой видели свою задачу авторы предлагаемого труда, предпринятого с такой подробностью впервые в отечественном литературоведении.

От доцицероновского периода развития римского ораторского искусства история сохранила нам много имен ораторов, значительно меньше сведений о них, довольно большое количество фрагментов и ни одной целой речи. Поэтому о римском красноречии в эту эпоху приходится судить по фрагментам, которые дошли до нас в произведениях позднейших авторов (например, Авла Геллия, Плиния Старшего, Макробия и др.), по отзывам об ораторах и их деятельности в различных сочинениях и письмах античных писателей. Особую ценность среди источников, откуда можно почерпнуть сведения о красноречии республиканского Рима, помимо сохранившихся фрагментов, представляют обзоры и очерки по истории и теории римской риторики, содержащиеся, в первую очередь, в ораторских трактатах Цицерона («Брут», «Об ораторе», «Оратор»), и в «Образовании оратора» Квинтилиана.

Кроме того, представление о красноречии этого периода в известной степени пополняют высказывания римских историков, а также пересказы речей и сами речи, которые они любили влагать в уста описываемых героев. Однако источники эти не могут считаться надежными, так как оценки, содержащиеся в них, субъективны, а речи — неподлинны. Впрочем, ведь даже речи Цицерона дошли до нас не в том виде, в каком он их произносил, а после дополнительной авторской литературной обработки, и еще Буассье справедливо заметил, что ни одной подлинной речи оратора времен республики у нас нет, и мы не можем знать точно, как звучало римское красноречие в эту эпоху[1]. Сохранившиеся фрагменты речей ораторов времен республики кратки и разрозненны. По ним не всегда можно составить суждение о языке и стиле того или иного оратора, однако, благодаря связи красноречия с жизнью Рима того времени, они живо воспроизводят странички римской истории, и в этом заключается их непреходящая ценность.

Цицерон не случайно начинает свою историю римского ораторского искусства в «Бруте» (52–60) с перечисления имен знаменитых политических деятелей времен республики. Он никогда не видел и не читал их речей, но тот факт, что они играли роль в политической жизни Рима, заставляет его предполагать, что они были красноречивы.

Началом римского красноречия следует считать, по-видимому, III век, так как именно им датируются первые записанные речи, которые знал Цицерон. И, хотя до II века речей было записано очень мало, к этому времени в Риме уже укоренилась традиция публичных выступлений в сенате и народном собрании. Судебная речь также существовала значительно раньше, чем она стала частью литературы: институт адвокатуры, а, следовательно, и судебная речь функционировали в республике в III в. до н. э., так как известен закон Цинция 204 г. до н. э., который запрещал плату адвокатам. Кроме того, существовал еще один тип речей, имевшихся во времена Цицерона в зафиксированном виде, — это надгробные речи, похвальные слова, произнесенные над гробом умершего знатного родственника, которые относились уже к третьему виду красноречия — показательному. Они зачастую были полны лестного домысла или просто вымысла, перекочевывающего оттуда в произведения анналистов. Цицерон вспоминает о них в «Бруте» недобрым словом: «Из-за этих похвальных слов наша история полна ошибок, так как в них написано многое, чего не было: и вымышленные триумфы, и многочисленные консульства, и даже мнимое родство» (62)[2].

Красноречие в республиканском Риме имело ярко выраженный практический характер и даже такой его род, как упомянутые выше и полные вымысла «laudationes», нередко играли агитационно-политическую роль.

Ярким примером может служить речь, написанная Лелием по поводу неожиданной смерти Сципиона Младшего, которая преследовала цель бросить подозрение на причастность к этой смерти Гракхов.

Из записанных речей до Катона Старшего Цицерон знал лишь одну — речь Аппия Клавдия Слепого (Цека) против заключения мира с Пирром. Выдающийся государственный муж, цензор 312 г., консул 307 г. и 296 г., Аппий Клавдий Слепой являл собой, по античным понятиям, тот образец римского гражданина-аристократа, к которому как нельзя более подходило катоновское определение vir bonus dicendi peritus (доблестный муж, искусный оратор).

Свою знаменитую речь против Кинея, посланца эпирского царя Пирра, он произнес в 280 (278?) г. до н. э., будучи уже глубоким стариком, ушедшим от дел. Об этой речи имеются многочисленные свидетельства, а Плутарх в биографии Пирра (XVIIII–XIX) изображает седого слепого старца, который явился в сенат, движимый любовью к отечеству и возмущенный готовностью сената согласиться на позорное перемирие с эпирским царем, наемником, воюющим на территории Италии. Плутарх так передает начало этой речи: «До сих пор, римляне, я никак не мог примириться с потерею зрения, но теперь, слыша ваши совещания и решения, которые обращают в ничто славу римлян, я жалею, что только слеп, а не глух» («Пирр», XIX)[3]. Трудно сказать, что тогда сильнее подействовало на сенат: красноречие Аппия или его гражданский подвиг, его ораторское умение или обаяние его личности, сила аргументов или страстный призыв к патриотизму. Что касается красноречия Аппия Клавдия, то уже Цицерон («Брут», 61) сомневался, может ли в его время кому-нибудь нравиться речь Аппия о Пирре. Тем не менее Аппий Клавдий Цек главным образом именно благодаря этой речи, которая ходила под его именем в I в. н. э., считается в истории римской литературы первым римским писателем-прозаиком.

Самым крупным из древних римских ораторов был, несомненно, Марк Порций Катон Старший (234–149 г. до н. э.). Он вообще был первым крупным римским писателем-прозаиком, обладавшим энциклопедической широтой интересов, первым историком, писавшим на латинском языке, автором трудов по медицине, сельскому хозяйству, военному делу, юриспруденции. Ему приписывают сочинение на моральную тему, сборник изречений по греческому образцу, первое в римской литературе руководство по ораторскому искусству, многочисленные письма.