Во вступлении оратор должен быть блестящим и спокойным, не слишком страстным и не слишком простым. Скорее стиль вступления должен быть умеренным, но изысканным, с длинными периодами, искусно завершенными. В нем не должно быть ни шуток, ни элементов разговорного языка, так же как не должно быть фигур речи, свойственных высокому стилю, — вроде олицетворения или обращения.

Стиль narratio должен отличаться от стиля вступления: искренность, ясность и простота должны быть его главными чертами. Но Цицерон против того, чтобы повествовательный стиль narratio походил на стиль историков («Оратор», 124). Отвечая критикам narratio речи «За Милона», Квинтилиан мудро замечает, что простота этой narratio — следствие искусности (IV, 2, 57–58). Так или иначе, narratio должна сохранять видимость простоты. Стиль аргументации целиком зависит от характера дела, так что для нее нет строго ограниченных правил («Оратор», 124–125): стиль ее более прост в юридических вопросах, более энергичен в делах политических. В одной и той же речи она может опускаться до стиля разговорного и подниматься до высот стиля величавого и внушительного (как, например, в речи «За Мурену»).

Трактаты «Оратор» и «Об ораторе» не дают никаких особых указаний относительно заключения — peroratio, Несколько замечаний находится в трактате «Подразделения риторики» (52–54). Эта часть речи должна содержать главный пафос речи, самый сильный призыв к чувствам аудитории, и поэтому она может изобиловать самыми патетическими фигурами: восклицаниями, повторами, олицетворением, обращениями. Их и демонстрируют заключения таких блестящих речей Цицерона, как речи «За Милона», «Против Берреса», «Против Катилины» и др. И, само собой разумеется, эта часть речи требует особой заботы о ритме.

Несмотря на то, что для каждой части речи существовали какие-то устоявшиеся правила, вариации стиля были вполне возможны и допустимы. Так, заключение речи «За Цецину» (104) выдержано в очень спокойном стиле, речь «За Архия» оканчивается спокойными и гармоничными периодами (31–32). Ораторский талант Цицерона в том и состоял, что он следовал правилам, когда ему было это выгодно, и отступал от них, когда они ему мешали. Как оратор он был велик во всем: в аргументации, стиле, подаче. Его ораторский гений был подчинен главной задаче оратора — говорить так, чтобы слушатель был убежден.

Но если для современников Цицерона и для него самого в момент произнесения был важен конкретный, достигнутый или не достигнутый речью результат, то последующие поколения воспринимали его опубликованную речь прежде всего как литературное произведение. Да и для самого Цицерона речь была не просто средством убеждения, но видом литературы. Он тщательно отделывал ее, готовя к печати. Искусству его словесного портрета, созданию образа путем внешней характеристики может позавидовать любой писатель; живописное изображение толпы, бытовые сцены в его речах имеют большее отношение к литературе, чем иное историческое повествование, даже и «оживленное» бытовыми подробностями. Разумеется, речь — это особый литературный жанр, во многом условный, но тем не менее в античной литературе этот жанр имел право на существование, равное с другими литературными жанрами. И была область, где красноречие имело особые заслуги перед литературой, — это область языка и стиля. Здесь трудно переоценить значение красноречия в целом и Цицерона в частности.

История и исследователи не всегда были справедливы к великому римскому оратору. Их оценки часто представляли собой крайности — или панегирик, или суровое осуждение его как личности и как политика. Однако для римского красноречия, для римской литературы, для латинского языка Цицерон — это эпоха, без которой невозможно представить себе их развитие.

Судьбы красноречия, как и всякого иного литературного явления, тесно связаны с социально-политической и культурной жизнью и изменяются вместе с ней: расцвет ее способствует развитию красноречия, упадок ведет к его угасанию.

Перемены в политической структуре римского общества, т. е. установление принципата, привели к изменениям в характере, содержании и форме ораторского искусства. Новая обстановка была неблагоприятной для политического красноречия, монархический режим устранил необходимое для его процветания условие — возможность влиять на ход событий. Сенат уже не разбирал дела политической важности, обсуждения его потеряли значение и действенность. Формы общения людей изменились, роль оратора в обществе была подавлена системой принципата. Форум опустел, не стало свободных дискуссий, — «неизменная тишина в сенате и беспрекословное повиновение принцепсу умиротворили и самое красноречие» (Тацит, «Диалог об ораторах», 38); и оно, взращенное на республиканской основе общественной жизни римлян, замкнулось теперь в стенах риторских школ и в залах судов. Совещательное, или политическое красноречие шло на убыль. В новом мире единовластия ему не оставалось места, роль его как средства отстаивания политических идеалов и орудия общественной жизни ослабевала и утрачивалась.

Судебное красноречие продолжало существовать и в новых условиях, сопровождаемое возрастающим развитием юриспруденции, хотя больших политических процессов уже не было. Сенат, потерявший в значительной мере самостоятельность, ограничивался рассмотрением гражданских и уголовных дел.

Зато наливалось силой и прочно входило в моду то самое показное, эпидейктическое красноречие, которое, по словам Цицерона, «годится только для забав и для парадов» («Оратор», 13, 42)[54]. Ораторское искусство стало играть все более важную роль в качестве определенного жанра художественной литературы.

Ко времени Сенеки Старшего (ок. 54 г. до н. э. — 39 г. н. э.) оно получило наименование «декламация». Вернее, термин этот, употреблявшийся и ранее, обрел теперь новый смысл, стал обозначать речь на вымышленную тему.

Первоначально слово «декламация» имело чисто вокальное значение — ясная, громкая, отчетливая речь; оратору необходимы были упражнения в декламациях для развития силы, устойчивости, гибкости голоса. Со времени Цицерона оно стало обозначать репетицию перед настоящим произнесением речи. Цицерон, рассматривая декламацию как «домашнее упражнение» («Письма к близким», IX, 16), декламировал в часы досуга перед двумя-тремя друзьями (Пансой, Гирцием, Долабеллой и др). Декламации имели таким образом практическую цель — подготовить оратора к действительному выступлению.

При Августе декламации сохраняли свой учебный характер, готовя молодых ораторов к практической деятельности. Учитель предлагал тему для декламации, объяснял задачу, указывал главные линии аргументации (Квинтилиан, VII, 1, 14), ученик составлял декламацию, развивая тему по-своему. После этого учитель вносил коррективы и ученик произносил ее перед учителем и товарищами дважды: сидя и стоя (там же, II, 2, 9).

Однако наряду с этим декламации обрели характер эпидейктический. По определенным дням в школах проводились показательные выступления учеников и самих риторов, где они демонстрировали перед приглашенными свое словесное мастерство. Так классная декламация среди соучеников постепенно превращалась в публичное выступление профессиональных риторов, состязавшихся в искусстве речи. Такие признанные риторы, как Порций Латрон, Альбуций Сил, Юний Галлион, выступая с образцами речей, учили в то же время принципам стиля и композиции. Ораторы становились декламаторами, выставляя себя в обучении как образец: это было новшеством. Именно здесь декламация получила то значение, которое сохранила до конца империи.

Декламации, как известно, были двух видов: свазории и контроверсии. Свазории относились к совещательному виду красноречия и считались более легкими упражнениями; они представляли собой увещевательную речь к историческому или мифологическому персонажу, пребывающему в какой-либо затруднительной ситуации, когда надо сделать выбор — следовать какому-либо поступку или отказаться от него. Иногда речь произносилась от лица самого персонажа. Это был как бы монолог в драматическом действии, изолированный от него и произносимый в соответствии с характером воображаемого лица, как просопопея (там же, III, 8, 51).