Нет, конечно же, эту безвкусную дрянь она покупать не стала. Зато отвела душу, примерив добрый десяток совершенно отвязных юбочек, пошитых в том самом стиле, который любили девочки из подтанцовки ее любимого Оборотня, подобрала три на редкость симпатичные блузки, не очень скромное, зато безумно сексуальное белье, пару юбок и легкомысленные босоножки. Потом нарядилась в выбранный комплект, посмотрела на себя в зеркало и поняла, что счастлива! Первый раз со дня смерти мамы…
…Завтрак в кафешке, расположенной в том же самом торговом доме, но этажом выше демонстрационного зала, добавил ощущению счастья еще немного «объема» - потрясающе вкусные пельмени с черным перцем, натуральным сливочным маслом и сметаной напомнили девушке далекое детство. То самое, в котором мама могла закрыться с ними в детской, выложить на стол что-нибудь «простонародное», зато чертовски вкусное, и проигнорировать столовые приборы! Так же хорошо «пошли» и ватрушки с творогом. А от полузабытого вкуса черного чая с малиновым вареньем, после смерти мамы убранного из домашнего «меню» за ненадобностью, Настя чуть не разревелась. И некоторое время невидящим взглядом смотрела сквозь стену. Зато, взяв себя в руки и доев остатки варенья, вытянула и скрестила ноги, закинула руки за голову и, качаясь на задних ножках убогого пластикового стула, с интересом оглядела народ, завтракающий за соседними столиками.
Троица посетителей, расположившаяся за соседним столиком, вызвала грустную улыбку – двое мелких оболтусов лет девяти-десяти уминали жареную картошку и котлеты с таким энтузиазмом, как будто не ели недели три. А мужчина лет сорока, вероятнее всего, их отец, добродушно посмеиваясь, стирал с измазанных мосек потеки кетчупа и нисколько не злился! Наоборот, когда один из мальчишек, случайно уронив кусок котлеты на новенькие шорты, понуро повесил курносый носик, заявил, что расстраиваться не с чего. Ибо шорт в этом магазине предостаточно!
Компания из четырех парней чуть за двадцать и пяти девчонок на пару лет помоложе быстро выправила испортившееся было настроение – студенты, судя по отдельным оговоркам, прогулявшие лекции, получали нешуточное удовольствие от флирта, соленых шуток и анекдотов, большая часть которых заставляла Анастасию мучительно краснеть.
Наблюдать за влюбленной парочкой, занявшей столик под кроной искусственной ивы, было некрасиво, но ужасно любопытно. Поэтому за их взаимными ласками и редкими, но ужасно чувственными поцелуями Шереметева-старшая наблюдала на экране комма. Удачно спрятав микродрон в зелени «листвы». И представляла за тем столиком себя. Ласково перебирающей пальцы любимого, лежащие на бедре, вспыхивающей от того, что он шепчет на ухо, и плавящейся от желания в те моменты, когда его губы обжигают прикосновениями шею или теряют всякий стыд.
Однако интереснее всего оказалось примерить на себя образ ровесницы, сидящей прямо за Марьяной – девушка, вне всякого сомнения, прилетевшая в «Берсенев и Шульц» за покупками, совершенно не смущаясь невольных зрителей, позировала камере микродрона, видимо, демонстрируя обновки невидимому собеседнику. Породистое лицо, правильная осанка, великолепная фигура и пластика профессиональной танцовщицы приковывали взгляд. А со вкусом подобранный наряд, кстати, никак не вписывающийся в рамки допустимого главой рода Шереметевых, вызывал откровенную зависть к внутренней свободе этой Личности – чтобы одеваться настолько смело, требовалось куда больше обычной уверенности в себе!
В общем, начало беседы между Лизой и Завадской Настя пропустила, так как была поглощена наблюдением за «танцовщицей» и среагировала только на нервный смешок сестры:
- Видела бы ты реакцию отца на твое увольнение! Стоило тебе выйти из его кабинета и прикрыть за собой дверь, как на его лице появилось выражение, которое можно перевести только фразой «Она вообще в своем уме?!» или ее матерными аналогами!
- Кстати, в этом я с ним солидарна! – сообразив, о чем идет речь, хмуро буркнула Шереметева-старшая. – Да, сердцем я понимаю, что семь лет службы по контракту, составленному моим отцом, доконают кого угодно, и что тебе действительно пора подумать о семье и детях, но разум не дает забыть о том, что место в таком роду, как наш, это счастливое будущее не только для тебя, но и для твоих потомков!
Марьяна поставила локти на стол, переплела пальцы, пристроила на них подбородок и грустно усмехнулась:
- Да, в теории перспективы сумасшедшие. Однако на практике служба у вашего батюшки – это самый настоящий ад. И дело даже не в том количестве обязанностей, которые он на меня взвалил – во время учебы в Академии Внутренней Службы нас грузили и похлеще. Проблема в том, что все эти семь лет я ощущала себя бесполым дроидом. Ведь в вашем роду обслуживающий персонал должен быть занят делом и только делом. Поэтому демонстрация каких-либо чувств вызывает крайнее неудовольствие вашего батюшки; внебрачные отношения строго-настрого запрещены; свободного времени настолько мало, что завязывать хоть какие-то постоянные отношения на стороне практически невозможно и тэдэ. В общем, между нами, девочками, говоря я забыла, что такое мужчина, и последние года три просто лезу на стены! Так что, если бы не привязанность к вам, уволилась бы еще лет пять тому назад. Хотя бы для того, чтобы сохранить разваливающиеся отношения с человеком, близость с которым когда-то сводила с ума…
По телу Анастасии прокатилась удушливая волна жара, заставила заныть грудь и задержалась в нижней части живота. А память начала услужливо разворачивать перед внутренним взором фрагменты интимных записей Завадской. Те самые, которые экс-телохранительница показала в период глубочайшей депрессии, случившейся из-за крайне несправедливого разноса, устроенного ей отцом.
- Тогда все понятно… - облизав пересохшие губы, торопливо выдохнула она и перевела взгляд на сорванцов, приступивших к поеданию десерта.
- Вот и замечательно! – усмехнулась Завадская. И чуть понизила голос: - Тогда определяйтесь со своими желаниями – если вы уже наелись и не мечтаете о каком-нибудь тортике, то стоит выбраться из-за стола и лететь дальше…
…Очередная смена флаера нисколько не удивила – Шереметева-старшая равнодушно оглядела кроваво-красную «Демоницу» прошлого модельного года, забралась в салон, претендующий на повышенную комфортность, опустилась в спортивное кресло с ярко-выраженной боковой поддержкой и невидящим взглядом уставилась в передний обзорный экран. Момент отрыва от посадочного места не заметила, так как была далеко в счастливом прошлом. Однако, заметив, что настроение не просто ухудшается, а вот-вот рухнет в пропасть, заставила себя вернуться в реальность и уставиться на «нить» орбитального лифта, медленно, но уверенно вырастающую в размерах.
«Неделька-другая неизвестности ему не повредит… - мысленно пробормотала она, представив реакцию отца на те фразы, которые вписала в прощальное письмо Елизавета. – Сосредоточится на горячо любимом Венечке, подарит ему очередной ДАС или УТК, свозит на какой-нибудь курорт. Ну и, конечно же, пожалуется на нашу редкую неблагодарность…»
- Настен, забудь к чертям про наше прошлое и обрати внимание на нить орбитального лифта! – ворвался в ее мысли голос веселящейся сестры. – Не пройдет и четверти часа, как мы первый раз в жизни стряхнем с обуви пыль родной планеты и окажемся в космосе! И пусть невесомость нам не грозит, сам факт того, что мы вот-вот посмотрим на отца сверху вниз, просто обязан согреть твою душу!
Перспектива посмотреть на отца сверху вниз не только согрела душу, но и вымела из сознания порядком поднадоевшие мысли о последствиях их с Лизой побега из дому. Так что к планетарному терминалу она подлетала, предвкушая умопомрачительное приключение, о котором мечтала с детства. Из флаера выбралась самой первой, кое-как пережила неспешную прогулку до лифта и спуск на второй этаж. А когда вышла из просторной кабинки в огромный зал, в котором кипела жизнь, и огляделась, то вдруг поняла, чем это столпотворение отличается от привычных ей аристократических балов и приемов. Здесь люди были настоящими! Они не пытались изобразить великосветский шарм или чопорность, а искренне радовались долгожданным встречам, так же искренне расстраивались из-за предстоящих разлук, не боялись открыто смеяться, плакать и выражать все те чувства, на которые в высшем обществе налагалось вечное табу. Тут не было строгого дресс-кода – народ ходил в том, в чем чувствовал себя комфортно, и плевать хотел на мнение окружающих. Тут никого не волновало, что делают другие, поэтому те, кто садился на корточки или на собственные вещи, чтобы отдохнуть или выпить коктейля из жестяной банки, не вызывал раздражения хранителей замшелых традиций. Тут никто не шипел на детей, позволивших себе дернуть родителей за рукав или штанину, так как отношения внутри семьи определялись не теми же замшелыми традициями, а ее членами!
