- Что бы она тебе ни говорила и в чем бы ни клялась, имей в виду, что Спутница не кукла и не игрушка. А значит, ей потребуется внимание, тепло души, участие и море времени. При этом ее не спустишь в утилизатор, не поменяешь на более современную модель и не вернешь родителям. Ну, и самое неприятное – эта девочка почти со стопроцентной гарантией превратится в вечный раздражитель для твоих баб и… когда-нибудь смертельно надоест!
Я кивнул, показывая, что согласен со всеми этими утверждениями. После чего услышал ожидаемое обещание. Причем в единственно возможной форме:
- В общем, легко не будет. Но я помогу всем, чем смогу.
- Нисколько в этом не сомневался… - улыбнулся я, ласково провел рукой по растрепанным волосам и озвучил свои потребности короткими, но предельно информативными предложениями: - Забав, как только я получу деньги, мы с Дашей полетим за покупками. У нее нет ничего, кроме флотского белья и комбеза, выданных на «Буяне». Динамическая модель фигуры уже на сервере «Модельера». Дальше объяснять?
Последнюю фразу я договаривал в гордом одиночестве – уяснив поставленную задачу, подружка спрыгнула и с меня, и с кровати, в три прыжка добежала до двери в гардеробную и исчезла. Увы, моя попытка задержаться в спальне на пару секунд, чтобы найти хотя бы халатик, была жестоко пресечена – не успев скрыться за дверью, Беклемишева потребовала меня к себе:
- Ну, и где ты застрял?! Дуй сюда, будешь оценивать мою работу и страшно придираться…
«Дунул». А через десяток секунд привычно упал на правый подлокотник старого, немного продавленного, но чертовски уютного кожаного кресла, которое в далеком детстве называл нашим общим троном, облокотился на потертую спинку, приобнял Забаву за плечи и с интересом уставился в центр комнаты, ожидая возникновения трехмерной голограммы. И дождался… то ли декларации намерений, то ли подтверждения уже озвученных обещаний. В смысле, появления фигурки Спутницы, прикрытой одними лишь стандартными флотскими трусиками!
- Ты уверен, что она мещанка?! – проигнорировав этот… хм… демарш, ревниво спросила Забава буквально через мгновение и порывисто повернулась ко мне.
Не без труда оторвавшись от созерцания умопомрачительного бюста, я изобразил правой рукой нечто неопределенное, ибо вполне допускал, что в предках Федосеевой затесался аристократ-другой. И мысленно схватился за голову: судя по закушенной губе и легкому безумию в глазах, подруга детства готовилась начать доказывать то же самое. Начало атаки – характерный вдох полной грудью, за которым обычно следовал какой-нибудь в принципе не парируемый аргумент – встретил стоической улыбкой и не поверил своим глазам: вместо того, чтобы броситься в «бой», Беклемишева вдруг опустила плечи и вздохнула:
- Она в разы красивее меня! С одной стороны, это дико бесит. С другой радует: у тебя не может быть Спутницы-крокодила. В общем, я заставлю себя ею гордиться.
Определение «в разы» было явным преувеличением. Да, Дарья была выше Забавы на голову, отличалась изумительно красивыми формами, вложила в правильную раскачку мышц просто неимоверное количество труда и поэтому могла смело претендовать на корону первой красавицы Рубежа, но ее красота была хищной. Как у клинка, бойцового пса или атмосферного истребителя. А Забава казалась живым воплощением мягкости, женственности и душевного тепла. Кроме того, большую часть сознательной жизни я искренне считал ее абсолютным эталоном женской красоты и настолько к этому привык, что просто не видел мелких недостатков. В общем, оспаривать первое утверждение поостерегся, точно зная, к чему это может привести. Второе проигнорировал, прекрасно понимая, что внимание к проявлению такого чувства, как зависть, обязательно сделает подруге больно. Зато над возможностью развить тему, заданную в третьем и четвертом, подумал куда добросовестнее. Однако решил, что обсуждать мотивы озвученного решения тоже бессмысленно, ибо Федосеева меня обожает, а значит, просто не может поступить иначе. Увы, затянувшееся молчание начало сказываться на ее настроении, и я, притянув девушку к себе, сказал чистую правду:
- Да, она хороша. Но ты – неотъемлемая часть меня, и это никто никогда не изменит!
Она засияла, как маленький Рубеж, благодарно расцеловала, затем вскочила с кресла и метнулась к голограмме:
- Рост чуть больше ста девяноста… Значит, на нормальных каблуках она будет под два метра, но все равно останется ниже тебя. И это радует… Грудь – просто застрелиться! О том, что я с радостью отдам десять лет жизни за такую же, скромненько промолчим… и упакуем это богатство во-о-от в такой лифчик. Затем прикроем футболочкой в обтяжечку и вытрем слюнки… Талия… тоже хороша, но у меня, пожалуй, поуже… Животик… лучше не бывает! Зато задницы у нас практически одинаковые. Естественно, с учетом разницы в росте и возрасте…
Наблюдать за процессом одевания виртуальной модели и слушать бормотание Забавы было чертовски интересно. Ведь она, «сосредоточившись на любимом занятии», «напрочь забыла» о том, что не одна. И не замолкала ни на миг, выбалтывая самые сокровенные мысли и мечты, мимоходом «знакомя» с тонкостями ряда интимных процедур, рассказывая о проблемах в личной жизни и так далее. Конечно же, я попытался свалить куда подальше, зная, что эта любительница розыгрышей обязательно воспользуется слитой информацией для того, чтобы лишний раз поиздеваться. Но не успел: стоило привстать с подлокотника, как Панацея стремительно развернулась на месте и изобразила стесняшку – ошалело вытаращила глаза, покраснела до корней волос и затараторила. Вроде как, успокаивая саму себя:
- Ты меня любишь всей душой и всем сердцем… Значит, имеешь право знать в разы больше, чем все остальные, вместе взятые… И это даже радует, ибо теперь я смогу тебе рассказывать абсолютно все!
Я и так знал о Забаве абсолютно все. Однако, понимая, что игра в стесняшку требует благодарного зрителя и искренней поддержки, согласился с озвученным утверждением. В смысле, пообещал, что во мне умрут даже такие страшные тайны.
- Нет, чтобы потребовать «абсолютно всего» прямо сейчас?! – возмущенно заявила «страдалица» и забавно наморщила носик: - Не будь таким скучным, дай порадоваться жизни и встретить очередное утро счастливой улыбкой!
Конечно же, я исправился, и следующие полчаса Беклемишева отрывалась, как могла. В смысле, подбирая Дарье наряд за нарядом, описывала варианты моего будущего. Причем такие, в которых наличие полулегендарной Спутницы ставило меня в не самые… хм… стандартные ситуации. А когда устала издеваться, вдруг посерьезнела и призналась, что мечтает родить дочку, ибо сын у нее уже есть.
Забава начала называть меня любимым сыночком года через четыре после появления в нашей семье. Проблем это принесло просто немерено – меня, восьмилетнего мальчишку, тут же окрестили маменькиным сынком. И дразнили этим прозвищем до тех пор, пока не поняли, что «маменькин сынок» умрет, но отомстит. Сторицей. Причем любому, вне зависимости от возраста и места в иерархии рода. И пусть в то время я дрался по нескольку раз в день и был вынужден придумывать варианты мести для взрослых, но ни разу не попрекнул виновницу всего этого, ибо считал, что она имеет полное право называть меня, как угодно. Почему? Да потому, что все эти четыре года она круглые сутки жила мною одним. А мои вечно занятые родители за это же самое время не уделили нам суммарно и четырех месяцев своего времени. Моя дорогая матушка самозабвенно вернулась к главному делу своей жизни – хирургии – уже на следующий день после того, как притащила в поместье спасенную ею восьмилетнюю сироту. А через пару недель завела очередную интрижку на стороне и, как обычно, выбросила из головы «всякую ерунду» вроде обещания удочерить этого ребенка. Ну, а отец, пропадавший на службе и у любовниц даже не сутками, а неделями, заметил появление в семье нового члена только через полгода. И тоже не подумал, что девочке нужно не только место, где жить, но и душевное тепло. В результате Забаве, еще не оклемавшейся от потери семьи и страшных травм, пришлось забыть о сне и покое, сжать зубы и взять на себя воспитание четырехлетнего мальчишки! Впрочем, найти со мной общий язык оказалось не так уж и сложно: почувствовав, что в семье появилась личность, которой есть хоть какое-то дело до меня, я потянулся к ней всем сердцем. И очень быстро понял, что моя новая «сестричка» так же одинока, как и я. Мосты навелись достаточно быстро, и она, пытаясь отплатить моей матушке добром за добро, по сути, отдала мне все свое детство и юность. Впрочем, не без взаимности – первые пару-тройку лет, пока воспоминания о страшной смерти родителей почти каждую ночь возвращались к ней в жутких кошмарах, я ночевал в постели Забавы и, как мог, согревал ее израненную душу искренним сочувствием, детскими ласками и разговорами обо всем на свете. А годам к семи неожиданно для самого себя стал ощущать родителей самыми обычными членами рода, делающими где-то что-то для кого-то, а Беклемишеву – мамой, папой, старшей сестрой, самой близкой подругой, любимой учительницей и тренером в одном лице. Да, в теории можно было сказать, что ей не оставалось ничего другого, ведь для всех остальных Логачевых она продолжала оставаться чужой. Но я чувствовал, сколько души она в меня вкладывала каждый божий день, видел, что это вызывает откровенное непонимание у большинства моих родственников, и знал, что ей плевать и на подначки, и на насмешки, и на самое первое, обидное, прозвище Мамочка, которым ее тогда окрестили. Ведь она жила мной. В смысле, ставила перед собой цель за целью, добивалась их с недетской добросовестностью, потихоньку завоевывала всеобщее уважение и личным примером учила меня быть таким же…
