— Эй, погоди, — окликает меня дядя Борхес. — Ты, значицца, Соль, материканка? Надо переговорить. Я вообще-то по твою душу пришел.

— Дай угадаю. Документов у тебя нет, — заявляет дядя Борхес.

Закатываю глаза и развожу руками. Как тут еще ответишь?

Мы сидим в кабинете покойного Кляушвица. Разговор, похоже, намечается серьезный и вроде бы даже деловой.

— Слушай сюда внимательно, — веско говорит милиционер Борхес… мне-то он не дядя. — Здесь, на Кочке, уклад такой: что случилось на материке — остается на материке. Испокон веков к нам всякие разумные наезжали. Кто своей волей, кто по обстоятельствам, кто по этапу. Здесь, почитай, все, кроме разве что айну — кто ссыльный или беглец, кто их потомок. Потому вопросов о прошлом я тебе задавать не буду.

Это очень мило с его стороны, а то что бы я ответила? «Ну, вроде мне приснилось что-то такое, но это не точно»?

— Но Ленни показал мне видео.

А Ленни хорош, павлик морозов хренов. Я-то, дура, держала его за своего парня…

— Но ведь я была в своем праве! Это была самооборона… ну, оборона другого. И ничего этим хмырям не сделалось — через какой-то час уже уползли восвояси.

— Это-то да, это ты даже молодец… Опричники совсем берега теряют. Контингент тут у нас… сама понимаешь, на Сахалин, «дрессировать тюленей» отправляют не за выдающиеся успехи на государевой службе и отменную дисциплину. Скоро дойдет до греха, помяни мое слово. За то, что ты опричникам по шее настучала, я бы тебе почетную грамоту выписал от лица поронайской милиции.

У них тут в самом деле опричники, это не шутка… «Иван Грозный убивает своего сына тупыми мемасами с двача», картина маслом по колбасе.

— Твоя проблема в другом, — продолжает дядя Борхес. — Такое дело, Солька: Скоморохи у нас под запретом.

Я, конечно, скоморох тот еще, приходите — обхохочетесь… Но Борхес явно имеет в виду нечто более определенное. А я даже не знаю что. Хотя… знаю, наверно. Цирк из моего сна — он явно был не сам по себе такой причудливый. Тот толстяк — он же не просто так поглазеть на уродцев приезжал, а с инспекцией, с тайными планами… Это все часть чего-то большого.

И я не хочу быть частью этого.

— Потому я и здесь.

— Вообще-то я должен как минимум выслать тебя с Кочки, Соль. Потому что по видео понятно, что слишком уж ты тренированная и опасная для обычной снага. Но ты, выходит, бежала от Скоморохов?

Неопределенно повожу рукой:

— Вроде того.

Вряд ли Сто Тринадцатая бежала; ее история на первый взгляд выглядит слезодавилкой, но ей-то такая жизнь нравилась. Да, обучение шло через боль, но в итоге-то она — опус магнум учителя и звезда арены. И отношения с тренером у нее были… да нормальные, в общем, теплые даже. Похоже, девочку-убивашку просто выкинули в самостоятельную жизнь, с которой она не справилась. Интересно, она в самом деле не знала про аллергию на арахис или просто привыкла есть из тарелки, которую ей приносят? Со снажьим обонянием не учуять арахис в еде — верх глупости или беспечности.

— Что же, с Кочки выдачи нет, — милиционер смотрит на меня своими бычьими, навыкате, глазами. — А потом, ты ловкая девочка, а нам как раз нужны ловкие. Есть одно дело. Ты чужая, тебя никто не знает. И это как раз дело для чужака, причем очень ловкого.

В пасть дракону залезть, что ли? Шик-блеск.

— Давай так. Поможешь мне с этим делом — справлю тебе документы. У нас, конечно, и без документов половина Кочки живет, врать не буду. Но на приличное место ты без бумажки не устроишься. А ты девочка образованная для снага-хай. На нелегальной работе корячиться да по трущобам ютиться — оно тебе надо?

Вряд ли оно мне надо, но это же смотря какой ценой…

— А что за дело-то?

— Дело как раз для ловкой девочки. Надо проследить за одним разумным и отчет составить о том, как он проводит досуг. Ничего криминального, наоборот… помощь органам правопорядка.

В отличие от многих сограждан, я ничего против органов правопорядка никогда не имела, хотя в моем мире они назывались полицией, а не милицией. Однажды на даче у меня украли велосипед, и молодой участковый разыскал его в сарае местного алкаша.

Правда, Тимур много жаловался на ментов, которые подставили его и пытались пришить статью за тяжкие телесные повреждения… клялся, что никогда бы не поднял руку на женщину. И я верила, дура. Что он врет, поняла слишком поздно. Так что ничего зашкварного не вижу в том, чтобы помочь милиции. Тем более с документами будет и правда проще устроиться.

— Расскажите подробности.

Борхес Кляушвиц на несколько секунд отворачивается к окну, что-то окончательно взвешивая, потом решается:

— Пять лет назад прошел указ, что в милицию теперь надо принимать представителей разных рас. Ну эта, авалонская мода, как это там… диверсии, вроде.

— Diversity.

— Да-да, точно. Потребовали от нас этих диверситей — вынь да положь. Ну, кхазады у нас издавна служили, айну тоже есть — их молодежь не хочет сидеть в холмах по заветам предков, ищет себя, значицца, в большом мире. Но это вся наша диверсия. Эльфов на Кочке не водится, да и не заманишь их на наше жалованье; уруков тоже раз-два и обчелся. Значицца, снага надо было на службу принять. Много мы тогда центр материли: снага-то самый криминальный элемент и есть, его в милицию — это как козла в огород… Но в итоге нашли паренька из ваших, грамотного и сметливого; погоняло у него — Хомо, по именам-то никто снага не кличет. По первости намучились мы с Хомо — уши от его матерщины вяли, и устав он все никак не мог освоить. Да и свои же на него волком смотрели за то, что ментам продался. Боялся я, что до греха дойдет… Потому так устроил, что Хомо того обвиняемого снага из досудебки вытащил, с этим до уголовки не довел — в общем, скоро свои в нем больше защитника видели, чем врага-предателя. Со временем и Хомо пообтесался, и все попривыкли. Теперь у нас уже пятеро снага служат, и порядка в их кварталах побольше стало, а то раньше туда даже днем зайти страшно было. Все бы ничего, вот только недавно… ну, в общем, денежки не по чину завелись у нашего Хомо. Я лейтенантское жалованье хорошо знаю — на него не выйдет все отделение угощать трижды в неделю. Родственники богатые у Хомо не помирали, никаких официальных доходов не появилось — да и откуда бы… Надо проследить за ним и вызнать, что там да как. Подозреваю, паренек связался с контрабандистами…

Напрягаю все свои детективные знания, полученные из криминальных сериалов:

— А вы не пробовали просто спросить его самого?

— Как не пробовать… Юлит, темнит, отшучивается. Я, конечно, могу внутреннее расследование запустить, но это… понимаешь, плохо для атмосферы в коллективе. И своего агента не приставишь — Хомо их знает как облупленных, всех двоих с половиной. Нужен новый кто-то не примелькавшийся, и снага как раз — человек или кхазад в тех кварталах с толпой не смешаются. Ничего сложного — дам тебе смартфон из конфиската, будешь за Хомо после службы хвостом ходить и снимать, с кем он встречается. Особенно если будут обсуждать такое, как «тяга», «репка», «мумиё»… эту дрянь сейчас через Поронайск вывозят в Японию. Следить будешь неделю, семь дней то бишь — или пока не выяснишь, откуда дровишки. А я тебе документы оформлю.

— И пятьсот денег сверху.

Деньги тут так и назывались — деньги. Одна деньга, две деньги…

— Ишь, резвая какая! Откуда у нас в милиции такие фонды? Ладно, двести выделю, проведу как работу с агентурой… И смартфон себе оставишь, он старенький, но сколько-то попашет. Справишься — посмотрим, какая еще работа найдется, у нас дел невпроворот, и не все решается… официальным путем. А с казенных харчей-то не разжиреешь.

Сам Борхес, едва помещающийся в массивном кресле своего покойного брата, выглядел живым опровержением последней реплики. Впрочем, если он часто заходит к невестке на пирожки, это и не удивительно.

— Я надеюсь, там все же причина какая-то невинная… — на лбу Борхеса пролегла трагическая морщина. — Хороший он парень, Хомо… Может, подрабатывает где, но сказать стесняется… Или женщину завел, состоятельную вдовушку какую-нибудь, а то и вовсе замужнюю. Хотя… не хочу никого обидеть, но богатая женщина и снага — это… маловероятно.