— Стопэ, пацаны, это же она, ять! Телочка, которая жуков валила!

Не могу решить, что делать — вмазать ему в челюсть за «телочку» или пощадить за проявление, пусть и запоздалое, какой-никакой мозговой деятельности?

Парень с ножом убирает оружие, чем спасает свою правую руку. Тот, кто узнал меня — главный, видимо — встает и говорит примирительно:

— Прости, не признали, ска. Ты же Соль, та самая, так?

— А что если не та самая, то можно уже и гоп-стопить?

— Да мы бы девку не тронули, нах! Мы не конченые, ска! К человеку вопросики были, по-мужски, врот!

— Четверо на одного — это по-мужски? И что за расизм вы тут развели?

Парни насупливаются. Вообще природа их агрессии понятна. Межрасовые как браки, так и фигли-мигли — не редкость в наши дни. Однако снага-хай — низший сорт везде, в том числе и на брачном рынке. Те из нас, кто добился в жизни хоть чего-нибудь, часто ищут партнеров среди кхазадов или людей — обычно среди тех, кто поплоше и от безрыбья соглашается, так и быть, встречаться со снага.

— Ладно, пацаны, без обид, — вмешивается наконец Алик. — Нам пора. Бывайте.

Уходим, спиной чувствуя тяжелые взгляды.

— Знаешь, за меня никогда раньше не заступалась девушка, — говорит Алик со странной какой-то интонацией.

— Прости… Не подумала, что тебе это может быть неприятно. В следующий раз постараюсь более трепетно отнестись к твоему хрупкому мужскому эго.

— Да ну что ты! Не за что извиняться. Если бы мне отбили почки, это тоже было бы по-своему неприятно.

До дома Кляушвицов идем в молчании. Вот вроде я и устала как собака, а сорвать с Алика одежду и прижаться к нему всем телом хочется только сильнее. Спрашиваю небрежным тоном:

— Зайдешь?

— Знаешь, Солька, давай, наверно, в другой раз. Тебе бы поспать…

— А я без этого не усну.

Алик колеблется, и я просто тяну его за рукав. Ну, не то чтобы он особо сопротивлялся… В следующие полчаса то и дело зажимаю себе ладонью рот — это все-таки мой квартал, как-то надо будет соседям потом в глаза смотреть.

Когда мы оба переводим дыхание, спрашиваю:

— Останешься? Токс точно не будет дома до вечера.

Алик не отвечает, только нежно целует меня в уголок рта, быстро одевается и уходит. Провожаю его глазами. Ведь все же нормально? Алик сам говорил, что мы не будем делать это сложным…

От низа живота по всему телу расходится невыразимо приятная, освобождающая пустота, и я засыпаю, не думая больше ни о чем сложном.

Кошмар первых дней в качестве директора снажьего детского дома нового, неизвестного никому образца подошел к концу. Начался будничный кошмар на постоянной основе.

В подъездный период мы получали отовсюду много помощи — трагедия была еще свежа. Люди, кхазады и снага приходили каждый день, приносили детям еду, одежду, игрушки и книги, играли с ними, меняли подгузники малышам — в общем, всячески помогали нам разгребать этот бардак. Но время шло, а у каждого есть собственная жизнь… Поток пожертвований и волонтеров редел с каждым днем.

Борхес на полную мощь задействовал административный ресурс, и за две недели всех грудничков удалось пристроить на усыновление в семьи. Кого-то забрали родственники — хотя за одной четверкой явились укуренные в хлам торчки, и малыши так отчаянно вцепились в мои колени, что я выгнала этих горе-дюдяшек поганой метлой. Некоторых ребят постарше удалось пристроить в училища с общагой и полным пансионом. Итого на нашем попечении осталось шестьдесят четыре снага возрастом от двух до пятнадцати лет, и мы были предоставлены сами себе.

Город выделил нам пустующее здание, в котором раньше располагалась какая-то казенная контора. Оно было в приличном состоянии, но невыносимо унылым — канцелярская атмосфера глубоко въелась в сами стены. Токс две недели что-то там делала с бригадой кхазадов-добровольцев, и когда я вошла, то не узнала это место.

Каждая комната стала небольшим произведением искусства. Здесь морская тема — ракушки, водоросли, рыбы с глазами Будды. Там — осенний лес, зелень с золотом. Тут — песок, маленькие крабы оставляют за собой сохнущие на солнце следы. Цвета глубокие, но не слишком яркие, щадящие для глаза. Больше всего мне понравился центральный холл с потолком, раскрашенным под звездное небо.

Мебель у нас бэушная, разномастная — мы старались обходиться пожертвованным, деньги тратили только в крайних случаях — но Токс расставила ее так, что она создавала атмосферу домашнего уюта, а не нищеты. Всюду веревочные лестницы, шведские стенки, спортивные снаряды, качели — все для безопасного высвобождения переполняющей юных снага энергии.

Выдыхаю:

— Токс, это… потрясающе, правда! Но ты понимаешь, чем они все это изрисуют? Это же снага, такова наша природа…

— Не природа, — строго говорит Токс. — Жизненный опыт. Эти дети выросли среди стен, разрисованных половыми органами. Они просто воспроизводят то, что всю жизнь видели. Вандализм — это всегда протест, а других побуждений то, что они наблюдают вокруг, у них не вызывает.

— Это же снага… Мы не можем просто так взять и запретить им драться, курить, материться, похабить все, до чего они дотянутся… То есть запретить, конечно, можем, но это будет как об стенку горохом.

— Не существует магии, способной враз исцелять израненные души. Только терпение и любовь.

— И старый добрый ремень! Нет-нет, бить мы никого не будем. Это физически тяжело. Мы сделаем лучше. Введем реалистичные правила, которые на самом деле будут соблюдаться. Необходимый минимум. Остальное подтянется… в какой-то степени. И еще у меня есть одна идея…

На другой день в Поронайск вернулась мадам Кляушвиц и с порога всыпала всем по первое число: стоило ей на две недели оставить нас без присмотра, как мы сразу подрались с какими-то жуками и взяли под опеку больше полусотни сирот! За что ей такое наказание⁈ И на этой кухне — разумеется, здание немедленно было подвергнуто самой тщательной инспекции — мы собираемся готовить для них еду⁈ Да что же мы за разумные такие, если нас вообще можно назвать этим словом! Сколько до заезда детей — два дня? Ладно, у нее есть знакомые кхазады с руками из правильного места, она все тут переделает как надо!

Мы как раз наняли одну повариху и усиленно искали вторую, но, похоже, мадам Кляушвиц нашлась самостоятельно, не особо интересуясь нашим мнением насчет ее кандидатуры.

Вообще подобрать персонал оказалось не слишком сложно — с работой в Поронайске дела обстояли не ахти, и на предложенные нами 700–800 денег в месяц подтянулись многие. Нянечками и воспитательницами мы взяли женщин-снага, вырастивших по два-три собственных приплода. Я только проверила через Борхеса, что все их дети дожили до совершеннолетия — для снага это уже чертовски неплохой педагогический результат.

В общем, деньги решали многие проблемы, другое дело — где эти деньги достать… Борхес обещал выбить нам муниципальное финансирование, но даже при самом лучшем раскладе его должно было хватить разве что на базовую еду и зарплаты для нянечек младшей группы.

Я снова сходила за тягой — без приключений на этот раз; воровство с помощью «Эскейпа» стало превращаться в достаточно рутинное занятие. Конечно, новообретенная популярность могла сослужить дурную службу; но мы надеялись, что залетные контрабасы не так уж бдительно мониторят местные новости, плюс все снага для представителей других рас на одно лицо. Удачно, что во время эпичного боя с жуками я носила не модную рабочую одежду от Токс, а обычные шорты и футболку — просто не сообразила переодеться от растерянности. И все равно теперь я следила, чтобы на промысле постоянно быть в той или другой маске. До кучи Токс подобрала красящий бальзам, и мои волосы благородного оттенка кирпича на время стали невнятно-черными — вымывала я эту дрянь из них целый час.

Получается, мы грабим богатых, чтобы раздавать бедным. На самом-то деле мы бы с удовольствием грабили бедных — у них нет всех этих навороченных защитных систем. И проблема даже не в том, что бедные бедны — птичка по зернышку клюет и сыта бывает. Проблема в том, что бедных очень много, они плотно повязаны между собой и если уж увидят в тебе врага, за твою жизнь никто не даст и самой стертой неполновесной деньги.