— Да будет так. Я отправлю с тобой в город Саида. Он лучше всех нас знает городскую жизнь. И, если что-то случится, он найдет способ сообщить мне. Народ пустыни позаботиться о твоих детях и жене.

Кивнул аттабей, но остался серьезен.

— Расскажи мне о своем сыне, почтенный аль-Гуннаши. Скажи, сколько ему лет? Каков его характер? Взял ли он себе жену?

— Сын мой молод, друг мой, а от того чересчур порывист. Ему не хватает мудрости и степенности. Но сердце его доброе и преданное. Он верен народу пустыни. А если совершает глупости, то только от того, что не видит иного пути. Пустыня выбрала его своим доверенным лицом, а значит, со временем он займет мое место. И, надеюсь, когда придет мой час, я смогу со спокойным сердцем закрыть глаза.

— Я рад слышать такие слова, друг мой. И надеюсь, если случится горе, твой сын примет заботы о моей семье…

Тишина воцарилась в шатре. Ахнула и прикрыла рот ладонью Равия. Замер кади, понимая, о чем просит друг. И зная, что не откажет. Не посмеет. Долг стоит искупать. А женщина, подобная жене аттабея, станет настоящим сокровищем для народа пустыни. Она передаст знания. Будет исцелять. Заботиться. И даже если выйдет так, что не родит крепких сыновей — не беда. Детей можно завести и от другой.

— Да будет так, друг мой. Да будет так…

И лишь теперь разгладилось лицо аттабея. Успокоилось его сердце. Улеглась тревога. Теперь можно возвращаться в Аль-Хрус…

…Мы покидали стоянку народа пустыни ранним утром. Карим не желал задерживаться дольше необходимого и спешил вернуться. Я радовалась, что все закончилось благополучно. Не было крови, скандалов и ссор. Муж выслушал мой рассказ, задал много вопросов, а затем долго говорил с кади. Он вернулся в нашу палатку лишь под утро. И теперь отряд собирался в дорогу, и вместе с нами складывали палатки кочевники.

— Нам тяжело долго оставаться на одном месте, — сказал Саид, неожиданно оказываясь рядом. — Жизнь детей пустыни в движении. А без него мы начинаем болеть…

Я уже знала, что посланник кади поедет с нами. Карим не говорил для чего, но дома наверняка расскажет. Пока воины седлали коней, ко мне подошел кади.

— Я уже отдал долг твоему мужу, женщина, — тихо заговорил он, остановившись рядом и наблюдая за мужчинами, — но не тебе. Ты не только исцелила мои ноги, но и душу. Уняла тоску по сыну. И я благодарен. И хотел бы сделать тебе подарок.

Старик в упор взглянул на меня. И сейчас он не выглядел слабым или беспомощным. Нет. Он был силен, мудр и его пронзительный взгляд, казалось, видел даже мои мысли. Порой так смотрел Звездочет.

— Небеса, которым вы так молитесь, далеки и равнодушны, — заговорил Фазиль аль-Гуннаши, — а пустыня — вот она. Близко. И она приняла тебя. Как принимает своих детей. Пусть ты не родилась в палатке и не росла среди песков, пустыня слышит тебя. И, если когда-нибудь тебе потребуется помощь, проси пустыню. Она ответит. И поможет.

Я медленно кивнула, вдруг осознав всю важность сказанного. И серьезность.

— Спасибо, многомудрый кади. Я не забуду твои слова.

— Пусть пески будут милостивы к вам, а пустыня благосклонна…

…Говорят, однажды молодой кади попал в бурю. Он один отправился в пустыню и оказался в самом сердце налетевшего вихря. И тогда на помощь кади пришел Пустынный Лев. Вместе они пережили бурю. А когда все закончилось, стали друзьями. И не было в пустыне ничего крепче той дружбы. И когда кади потребовалась помощь, Лев позволил ему взять свой Цветок, чтобы тот мог исцелиться. А кади взамен обещал заботиться о священном даре даже ценой собственной жизни…

…Говорят, однажды Великая Пустыня поругалась с Небом. Что стало причиной их ссоры, знают лишь пески и звезды, но вот последствия видели все. В гневе своем Пустыня породила Бурю. Страшную, беспощадную, долгую… Она налетела, нежданная, закрыла от людей Небо. И не было ей конца и края. Только песок, что заменил собой все. Не пощадила Буря и Сердце Великой Пустыни. Содрогнулся белокаменный город. Вспомнил о своем Хранителе, но даже ему не под силу было остановить гнев Пустыни…

…Прекрасна пустыня. Далеко раскинула она свои просторы. Бесконечны ее барханы. И жестоко солнце, их освещающее. А на самом краю пустыни стоит город. Он красив и воздушен. Его питают воды прекрасного оазиса. И люди в нем не знают горести и жадности. Они живут в достатке и радости. А все караванные тропы берут начало в Аль-Алине…

…Почтенный Шариф аль-Хатум отдыхал возле круглого бассейна в своем саду. Дно искусственного водоема украшала мозаика, выполненная в голубых и зеленых тонах. Вид ее должен был успокаивать и навевать приятные мысли, но неспокойно было Шарифу.

Два дня назад он схоронил еще одну жену, не сумевшую разрешиться ребенком. А его единственный сын. Наследник. Отрада для сердца и души. Заболел… И никто из приходящий лекарей не мог сказать, что делать с мальчишкой. Чем его лечить, чтобы он стал таким же, как другие дети. Чтобы бегал, играл, радовался… Чтобы махал игрушечной саблей и скакал на коне…

— Господин, — к аль­-Хатуму неслышно приблизился Абдула, верный слуга, начальник стражи и правая рука в любых вопросах. — К вам прибыл гонец от шейха.

— Чего он хочет?

— Пришли новости из Аль-Хруса. Говорят, жители города начинают восставать против правителя. А тот взял под стражу бывшего аттабея. Шейх аль-Санун волнуется. Не преувеличили мы опасность, исходившую от аль-Назира?

— Волнуется… — Шариф рассматривал завитки на дне бассейна. Они напоминали ему узоры во дворце правителя Аль-Хруса. Завет Неба запрещает изображать живых существ, и все узоры, так или иначе, похожи друг на друга. Но сейчас ему казалось, что он снова там, в том месте, что когда-то считал своим домом. — Скажи, Абдула, почему жизнь так несправедлива? Почему мои жены умирают не в состоянии подарить мне еще наследников, а у моего старого друга пятеро детей? И все они живы. Здоровы. У него двое сыновей. Три дочери. И одна жена, слава о которой докатилась до края пустыни…

Говорили, что женщина смогла вылечить самого кади. И народ пустыни, встречавший караваны, неустанно рассказывал одно и то же. Как она пересекла пустыню. Как исцелила не только тело, но и душу предводителя кочевого народа. И как вернулась домой вместе с мужем. Каждая песчинка Великой пустыни выучила эту историю наизусть. И кто теперь расскажет, где правда, а где вымысел?

— Люди много врут, господин. Кто поверит, что женщина способна исцелить хоть кого-то?

— Но ведь он выжил, Абдула… Он выжил. Мой друг, сто давно забыл о нашей дружбе, должен был умереть. Тот нож, что всадили ему в бок на рынке Аль-Хруса, был отравлен. И яд был силен. Никто бы не смог с ним справиться. А он выжил… Не чудо ли это?

Или проявление той крови, что течет в жилах аль-Назира? Той крови, что некогда, говорят, пришла от самого Неба. Той крови, что роднит всех шейхов Девяти Городов. И о сохранности которой они так пекутся.

— Мальчишка мог подвести. И слухи…

— Один слух может быть ложью, но два… Нет, это уже не случайно. А ведь на той женщине мог жениться я. Но он запретил мне. Мой друг. Мой добрый друг аль-Назир запретил мне взять в жены дочь какого-то торговца тканями. Он увидел ее только раз и запретил мне. Что он в ней разглядел? В тощей девчонке, которая никому не была нужна. Ее мать с трудом выродила одно дитя, а она подарила жизнь пятерым. И все до сих пор живы!

Шариф вскочил со скамейки и ударил кулаком по воде. Рябь разбежалась по глади, и узор стал расплывчатым. Изменился. Теперь он совсем не походил на тот, что украшал стены дворца шейха.

— Почему так? Я покинул из-за него свой дом. Переехал на самый край пустыни. Я думал, что здесь все начнется заново. У меня родился сын. Но он совсем не такой, каким должен быть!

— Разве аттабей выгнал вас из Аль-Хруса, господин?