— Молодец, девица, — проговорил Иван, укладываясь прямо спиной на дощатый пол в пустынной мельнице и окликая Мими: — Садись-ка сверху на моего красна молодца, — и Мими, перешагнув через его распластанное тело одной ножкой, стала медленно опускаться, пока его торчащая вверх булава не спряталась полностью в моей милой маленькой Мими.

Она всхлипнула и закричала от боли, когда крепкие мужицкие руки схватили её за бёдра, и притянули к себе, а моя служанка стала опускаться вверх-вниз, продолжая молить бога о пощаде, и я только и слышала из своего укромного уголка её стоны, вздохи и крики на её родном языке «о мой бог!».

И на всё это она пошла только ради того, чтобы спасти и не выдать меня! Ах моя храбрая верная Мими! И ведь это всё случилось по моей глупой прихоти.

Но словно этих одних мучений было им мало, второй её тиран, Егорка, встал на колени и, схватив своими ручищами попку Мими, которая вся подрагивала от боли и страха, раздвинул её и поместил причудливую круглую головку своей алой дубинки прямо в центр, где темнела её крошечная таинственная дырочка.

— Ну что, принимай молодца, красна девица, — проговорил он, всовывая свою пунцовую палочку в её бедный цветочек, и снова моя Мими плакала и рыдала.

И хотя моё сердце разрывалось от боли и жалости к моей милой Мими, странное томление охватило все мои чресла, и я не могла отвести взгляд от этой неимоверно жестокой, но и одновременно притягивающей меня картины…

Мои руки словно сами по себе, живя своей собственной, отдельной от меня жизнью, поползли вниз, и задрали подол сарафана, пока не пробрались к моим тонким батистовым панталончикам.

Я видела, как Иван облизывает и кусает соски Мими на её тяжёлых болтающихся грудях, которые хлестали его по лицу, и он только приговаривал:

— Ай хороша девка, ай хороша! Давай ещё!

И Мими билась и стонала в их руках, с обеих сторон удерживающих её крепко на своих крепких мужских органах, терзавших её ладное тело.

И мои пальчики нащупали у меня под моим курчавым холмиком нежную расщелину, оказавшуюся совершенно влажной и мокренькой, и скользнули внутрь… Нескончаемое удовольствие и трепет, охватившие меня, не передать словами. Я не могла удержаться от того, чтобы не протолкнуть мой пальчик ещё глубже, и он скользнул в узкою щёлочку, и тут я стала немного понимать, куда же так ладно входили те самые волшебные мужицкие жезлы.

Значит и у меня, как у Глашки или моей милой Мими, внизу животика, между ножек, была женская норка, предназначенная для того, чтобы в неё могла скользнуть алая пылающая палочка. Которыми сейчас терзали мою верную служанку два огромных деревенских мужика.

Мне показалось, что вся эта экзекуция Мими длилась целую вечность: вот эти двое монстров, как мне чудилось, наконец-то насыщались и замирали, и я уже про себя радовалась, что они наконец-то отпустят мою несчастную француженку, но вот их огромные жезлы, которыми они забавлялись и которые каждый раз словно уменьшались в размерах и опадали после их очередной игры, совсем скоро не без помощи ловких пальчиков и язычка Мими снова восставали, и Егор с Иваном начинали свою молодецкую забаву, пристраивая свои пылающие палочки во все возможные отверстия, которые они находили в теле моей служанки.

Мими, ради меня пожертвовавшая своим благочестием, не переставала громко стонать и всячески ублажать этих парней, и я про себя молилась за неё, чтобы Бог дал ей сил выдержать эти невыносимые муки и страдания.

Странное горячечное оцепенение охватило все мои члены, и между моих ножек бесконечно что-то ныло и зудело, и мои панталончики насквозь промокли, что меня безмерно беспокоило. И по мере того, как двое парней пронзали своими палицами содрогающееся и бьющееся в горячке тело Мими, мои собственные пальчики скользили вниз-вверх по-моему лобочку, и глубже, и я не могла остановиться, пока совершенно невероятное наслаждение не захватило все мои чресла и не забило горячим ключом у меня между бёдер.

И если бы мужики не были бы так заняты в тот миг моей Мими, они наверняка могли услышать моё частое дыхание и постанывания, которые я тщетно пыталась заглушить своей собственной ладонью, прикусив её. Но, по счастью, крики Мими разносились по заброшенной мельнице всё громче и громче, и я осталась для всех незамеченной и необнаруженной.

Уже смеркалось, когда наконец-то эти мужики насытились нежной плотью моей крошечной служанки и покинули мельницу, натянув на себя свои штаны и рубахи. И запечатлев на прощание на устах Мими по крепкому звонкому поцелую.

— Мадмуазель Софи, — пробралась она ко мне на тын, когда прошло достаточно времени, и мы могли быть уверены, что они больше не вернутся. — Как вы себя чувствуете?

И я кинулась на шею моей Мими вся в слезах, приговаривая:

— Ах, моя милая Мими, мне так жаль, мне так жаль, мне так жаль…

— Не печальтесь, мадмуазель, — улыбнулась она мне. — Я получила сегодня величайшее удовольствие из всех только возможных.

И я не поверила своим ушам!

— А как же все эти ваши стоны от боли, когда эти животные терзали вас? — переспросила я, вглядываясь в её заалевшее лицо и сверкающие глазки.

— О, мадмуазель, это были стоны любви и наслаждения! И вы испытаете такое, если вам повезёт с супругом, — скромно потупив глаза в пол, промолвила она, чем ввела меня в совершеннейшее смятение.

Весь обратный путь до усадьбы мы ни проронили ни слова, и у меня из головы никак не шли её слова. До моего венчания оставалось не больше двух недель, и если раньше я была совершенно невинным ребёнком, то сегодня я увидела то, что поразило меня до самых глубин души.

Всё это томленье, сладкие грёзы, грубые мужские руки, комкающие белое нежное тело Мими и протыкающие её своими огромными органами, наслаждение, которое я пережила там, забившись в угол, пахнущий сеном, и лаская себя между ножек пальцами: всё это не укладывалось в моей совсем ещё невинной детской головке, и к вечеру того же дня меня охватила ужасная лихорадка, и я провалилась в горячечный жар.

Видимо, я бредила, и в моих пылающих виденьях являлись мне огромные рогатые чудовища, потрясающие своими огромными дубинками, тыкающие их в мои потрескавшиеся от жара губки, изливающие мне в ротик живительную прохладную влагу, и я только шептала им:

— Ещё, ещё, прошу вас, ещё…

И слышала словно пелену встревоженный голос моей матушки, беседующей с кем-то:

— Ах, моя бедная несчастная Софи! Свадьба уже через неделю, и, видимо, она не перенесла такого волнения… Она ведь совершенное невинное дитя… А граф Уваров, её жених, говорят, что очень искушённый мужчина! Если бы не наше бедственное положение, я бы ни за что не отдала свою дочку в лапы подобного пресыщенного разными удовольствиями монстра!

И теперь сквозь мои видения мне виделось надменно красивое лицо моего будущего мужа, графа Уварова, бывшего на двадцать лет меня старше, он наклонялся надо мной, и я видела его пылающий углями взор и язык, который высовывался из его рта. И он проникал своим острым длинным языком в меня, и я снова чувствовал то нестерпимое томление между ножек, которое я уже единожды испытала там, на заброшенной мельнице…

Находясь на грани жизни и смерти, я пришла в себя только через неделю, и мои бедные обеспокоенные моим состоянием родители даже думали отменить свадьбу, но получили послание от моего жениха: «Венчание должно пройти в срок». И они не смели перечить ему в его желаниях.

Не думаю, что мой будущий муж так сильно жаждал поскорее обвенчаться со мной, скорее, он относился к нашей свадьбе как к досадной повинности: много лет он провёл при дворе, много путешествовал по Европе, и поговаривают, был очень искушённым повесой, разбившим ни одно женское сердечко, имевшее неосторожность довериться ему, но пришло время брать в жёны девушку из порядочной и знатной семьи, чтобы обзавестись наследниками и, наконец-то, остепениться. И его выбор из целого сонма невест пал на меня: по всей видимости, заслуги моих славных предков и генеалогическое древо оказали на него должное впечатление.