И если раньше я даже и помыслить не могла, что такое возможно, то сейчас во мне совершенно синхронно двигались два оживших античных божества, нажимая во мне секретные клавиши, как будто играя на клавесине, покусывая мои сосцы и пришпоривая меня, похлопывая по крупу, пока я снова не начинала содрогаться в бесконечном наслаждении.

Я открыла для себя восхитительную игру втроём, a trois: ухватив мои вожделенные фаллосы за самое основание обеими своими ладонями, я начинала попеременно их облизывать и целовать, как щербет, который недавно стал готовить мой повар. Не ослабляя своей крепкой хватки, я поглаживала и водила своими кулачками по их натянутым пушечным стволам, не переставая ласкать их язычком. И с детским восторгом ждала, чьё же орудие выстрелит первым, с наслаждением слизывая вкусное gelato с их круглых горячих ядер.

А порой, расшалившись, я одновременно засовывала их горящие орудия в свой ротик, одновременно облизывая их, и для меня было высшим наслаждением, когда они заканчивали бой одновременно, и я слышала их глухие сладострастные стоны:

— О, Кати… Я тебя обожаю…

И я только отвечала им:

— А я обожаю вас…

Стоит ли говорить, что первое утро, когда я увидела в окне яркое солнце, стало для меня самым ужасным утром в жизни. Я и представить себе не могла, что мне придётся расставаться со своими двумя сердечными друзьями, без которых я даже не могла и помыслить более своего дальнейшего существования…

Мы вернулись в нашу усадьбу, где нас встречали как настоящих героев, сумевших выбраться из цепкой хватки смерти, и только мы втроём знали тайну, навеки соединившую нас...

Конец

— Вы же знаете, дорогая Лалла, что она посмела приехать на наш бал-маскарад? — в возмущении шевеля бровями, произнесла фрейлина Терлецкая, врываясь в покои Её Величества.

— Вы о ком, моя милая Аннет? — отложив в сторону своё увлекательное чтение, но всё ещё пребывая в нём, рассеянно переспросила императрица свою подругу.

— О графине Бестужевой! — яростно прошипела Терлецкая, в сердцах притопнув каблучком своих шёлковых туфелек. — Это же скандал, это совершенно неслыханно! Мало того, что она почти публично наставляет рога своему мужу! Так она это в открытую делает с двумя любовниками!

— Постой-ка, ma cherie, — перебила её императрица, всё ещё с затуманенным взором пребывая совсем в другом месте и времени. — Это не с тем ли князем Черкесовым, с которым ты имела неосторожность делать амуры в позапрошлом году? И который жестоко бросил тебя, воспользовавшись твоей наивностью и добротой? — с лёгкой усмешкой напомнила ей подруга. — По всей видимости, он остепенился с тех пор и хранит верность только одной даме сердца? Графине Бестужевой?

— О да, ей, вместе с князем Дубицким, — закатив глаза долу и скривив свой прелестный ротик, ответила Терлецкая.

— Ах, моя милая Аннет, не будь такой жадиной, — расхохоталась ей в лицо Лалла. — В конце концов, кавалеров при дворе предостаточно, уверена, что твоя постель не остаётся надолго холодной.

— Мне нисколько не жаль этого гадкого жуира, — ответила фрейлина, вся вспыхнув. — Просто мне никак не даёт покоя мысль, что у графини Бестужевой родились совсем недавно двое сыновей, и злые языки поговаривают, что это отнюдь не наследники её супруга, — понизив голос, прошипела Аннет. — Одно дело в открытую жить с двумя мужчинами, но другое — в открытую рожать от них детей! — сотрясаясь всеми своими добродетельными членами взвизгнула графиня.

— Ах, моя дорогая, оставьте все эти разговоры злопыхателям, разве это не прекрасный пример того, что порок и похоть должны быть наказаны? — с доброй улыбкой мечтательно пробормотала императрица. — И порочный и развратный граф Бестужев получил по заслугам? Разве не об этом хоть раз втайне мечтала каждая из нас? — внимательно посмотрела она на свою подругу.

— Вы как всегда правы, моя светлейшая царица, — потупив взор, сдержанно ответила Терлецкая. Она старалась никогда не спорить со своей лучшей подругой, дабы не потерять её августейшего расположения.

А императрица, отложив в сторону таинственный памфлет, приказала:

— Не пора ли нам готовиться к балу-маскараду, дорогая? Готово ли моё платье?

Свечи бала уже догорали, а ночной бархат неба расцветили самоцветы фейерверков, императрица Лалли стояла в глубине прохладных зарослей, взволнованно дыша, а рядом с ней князь Радзивилов шептал ей на ушко жаркие признания, и только Её Высочество знала, что за речи заставили её сердечко биться, как маленькой птичке в клетке, а её губки приоткрыться и зардеть пунцовым цветом, приглашая к поцелую.

Князь в чёрном костюме корсара был великолепен и строен, и даже лёгкая седая прядь не портила его хищного и властного облика. Его руки уже легли туда, куда не дозволено было дотрагиваться ни одной руке в империи, кроме императорской, и его губы прикоснулись к мочке маленького ушка, до которого нельзя никому было прикасаться.

— Пощадите меня, моя королева, — страстно шептал он, и Лалли уже чувствовала, что её бастионы пали.

— В час. Жду вас в своей рубиновой опочивальне, — только и смогла прошептать сдавленным голосом императрица, уже убегая прочь от коварного завоевателя, оставив в его хищных руках несколько белоснежных пёрышек и своё пылающее сердечко…

В ожидании князя императрица не находила себе места. Она уже миллион раз успела пожалеть о своём решении, но сладкое томление и мука ожидания не давали ей отпустить его.

Будь что будет, — решила про себя маленькая Лалли, усаживаясь на свою французскую кушетку. Но тут её рука, бесцельно блуждавшая по вышитому атласу, вдруг нащупала какие-то листки. Не сразу поняв, что это, императрица поднесла их к лицу и увидела заветную надпись: «Бедная Саша. Третий памфлет мадам N», и, не удержавшись, погрузилась в чтение…

Сейчас, по прошествии стольких лет, я, вернувшись в Москву, могу поведать свою печальную историю, которая, однако, кому-то сможет послужить уроком и предостережением на будущее.

Почти каждому в нашем государстве известна история бедной Лизы, описанная нашим великим писателем Николаем Михайловичем Карамзиным, только история моей жизни, случившаяся немногим позже, не менее поучительна. Но я её рассказываю сама, своим простым безыскусным слогом, как есть, в надежде, что добрый мой читатель рассудит меня.

Итак, …дцать лет тому назад, я жила в маленьком опрятном домике на самой окраине Москвы, за Всесвятским мостом со своей престарелой матушкой. Мой дорогой батюшка, всю жизнь прослуживший стряпчим в московском суде, скоропостижно умер, так и не встретив моего шестнадцатилетия, не оставив нам с матушкой никакого значительного состояния.

Но мы, привыкнув жить скромными расходами, вели своё небольшое хозяйство, не гнушаясь никакой работы. В своём маленьком садике я выращивала редкие цветы, которые весной и летом ходила продавать в богатые дома, а поскольку наша семья была хорошо известна среди соседей своей добропорядочностью и исполнительностью, то и в покупателях у меня недостатка не было.

Так, с апреля по сентябрь, пока в моём саду цвели тюльпан, розы, пионы и астры, я собирала их дважды в неделю и относила в богатые усадьбы на другой стороне Москва-реки. В августе мы с матушкой варили различные варенья по нашему секретному семейному рецепту, и желающих попробовать и купить их не было отбоя.

А унылыми осенними месяцами и в зимнюю стужу я подолгу сидела у окна, пока слабое солнышко освещало мою работу, и занималась тонким шитьём и вышивкой. Крайне скудных средств, которые сумел накопить за всю свою жизнь мой добрый папенька, хватало на скромное пропитание и хозяйственные нужды, а благодаря своему упорному труду и постоянным покупателям, мне удавалось откладывать на новые книги, которые я просто обожала и всегда старалась приобрести при первой же возможности.