— Присаживайтесь, камрады, — после окончания взаимных расшаркиваний предложил прибывшим Гиммлер. — Разговор нам с вами предстоит очень серьёзный! — с ходу взвинтив ставки, сурово припечатал рейхсфюрер.

— Прошу прощения, Генрих… — вновь по-стариковски кряхтя (хотя «наметанный глаз» Хорста сразу уловил излишнюю показушность процесса), произнес Вилигут, усаживаясь в одно из свободных кресел, стоявших рядом с разожженным камином из дикого камня. — Немного растрясло по дороге…

— Понимаю, Карл, — ответил Гиммлер, — но дело слишком серьёзно, чтобы обсуждать его в Берлине, где из каждой стены торчат чужие уши. А в нашей замковой твердыне я уверен на все сто процентов! Здесь нет чужих ушей! Потерпи, Карл… Это я тебе говорю со всем уважением к твоим преклонным годам!

— Спасибо, Генрих! — с чувством приложив руку к груди, произнес пожилой генерал.

— Итак, друзья, первое, что я вам намерен сообщить, — вновь насупил брови рейхсфюрер, — наши с вами дела на данный момент идут не очень хорошо. А если точнее — совсем плохо! Фюрер в гневе. Он неистовствует, просто рвет и мечет! Сами понимаете — потеря целой танковой дивизии, это вам не утрата небольшого гарнизона охраны…

Рейсхфюрер вскочил со своего места и принялся метаться от стены к стене, словно попавший в клетку дикий зверь.

— А гибель наших братьев из дивизии СС «Викинг»? — продолжил он, остановившись возле каминного портала и уставившись в огонь. — Ведь никто из них не выжил! Никто! Этот ведьмак в одиночку практически обескровил 3-й танковый корпус! Наступление на Кавказ сейчас под большим вопросом… Гитлер ничего не хочет слушать, а мои недруги уже нашептывают ему в уши за моей спиной и показывают зубы… Моё положение сейчас настолько непрочно, что если… Одним словом, если мы в ближайшие дни не покажем фюреру что-то поистине фантастическое, боюсь, мы… и я в том числе, можем потерять всё! Включая собственные жизни!

«Да, что же за невезуха такая⁈ — мысленно выругался Хорст после „слегка возбужденной“ речи рейхсфюрера СС. — Едва успел выбраться из одной задницы, как тут же попал в другую. Только эта куда глубже и смердит от неё как от настоящей могилы».

Однако, как выяснилось, Гиммлер оказался еще тем ушлым жучарой, и не подумавшим падать духом даже при таких, казалось бы, печальных обстоятельствах. Настоящий маньяк, не гнушающийся идти по трупам для достижения собственных целей. Что он, собственно, и делал — лагеря смерти уничтожали неугодных его режиму людей десятками и сотнями тысяч. А, возможно, счет шел уже даже на миллионы!

Этот злобный зверь, — понял Волли, взглянув в добрые оловянные глазки рейхсфюрера, — если его загнать в угол, будет сопротивляться до последнего. А если у него ничего не выйдет, он перегрызёт себе вены на руках собственными зубами, или сожрет яд, чтобы оставить всех врагов в дураках. Но горе тому, кто перебежит ему дорогу, пока он находится у власти — его судьбе не позавидуют даже грешники, которых варят в преисподней на медленном огне.

— Прости, Генрих, что я тебя опять подвел… — начал было старик, но Гиммлер жестом приказал ему замолчать.

— Мне не нужны твои извинения, Карл, — отрывисто бросил он. — Я читал отчеты, которые ты мне присылал, но вникать во все ваши перипетии не было никакой возможности. А сейчас я хочу подробностей…

— Рудольф, мой мальчик, — обратился к Левину старик, — обрисуй Генриху сложившуюся ситуацию, не упуская даже самых мельчайших деталей.

— Слушаюсь! — по-военному четко ответил руководитель «зондеркоманды». — Герр рейхсфюрер…

— Генрих, — мягко поправил его Гиммлер. — Мы сейчас в одной лодке, друзья, поэтому не будем тратить время на ненужный никому официоз.

— Слушаюсь! — вновь отчеканил Рудольф, нервно поправляя повязку на глазу.

— Кстати, мой мальчик, — вновь вмешался Вилигут, — покажи Генриху чего мы достигли, может быть это его хоть немного порадует.

— Хорошо! — Левин порывисто сдернул повязку и повернулся к Гиммлеру, выставляя рану напоказ.

— Однако… — ошеломленно протянул рейхсфюрер.

На месте красной воспаленной дыры с отсутствующим еще пару недель органом зрения, появилось настоящее глазное яблоко! Пускай еще маленькое, сморщенное и какое-то «мутное», но явно живое и растущее день ото дня.

[1] Семилетняя война (1756—1763) — крупный военный конфликт XVIII века, один из самых масштабных конфликтов Нового времени. Семилетняя война шла как в Европе, так и за океаном: в Северной Америке, в странах Карибского бассейна, в Индии, на Филиппинах. В войне приняли участие все европейские великие державы того времени, а также большинство средних и мелких государств Европы и даже некоторые индейские племена.

[2] Тридцатилетняя война (1618–1648) — историографическое название ряда военных конфликтов в Священной Римской империи германской нации и Европе вообще, и затронувших в той или иной степени практически все европейские страны (регионы) и государства.

[3] На самом деле Hugo Boss не имеет отношение к дизайну униформы СС и вермахта. Надо понимать, что руководил Босс только «швейной мастерской». Военное обмундирование Третьего рейха создали художники и дизайнеры Карл Дибич и Вальтер Хек. А Босс просто шил. Что, конечно же, никак его не оправдывает. После войны Хуго судили, но отделался он достаточно легко: крупно оштрафовали, лишили права голосовать и запретили руководить собственной компанией.

[4] Обергруппенфюрер (нем. Obergruppenführer) — звание в СС, СА, НСКК и НСФК, соответствовавшее званию генерала рода войск в вермахте.

Новые страницы дневника основателя ведьмовского рода Никитиных оказались не только интересными с исторической точки зрения, но еще и весьма поучительными, содержащими массу полезной информации. Во-первых, Афанасий в своих заметках много внимания уделял вопросам собственной безопасности. Он особо напирал на то, что мимикрия под обычного «простака» — это самый простой и действенный способ для ведьмы «затеряться в толпе».

А с получением шестой веды и наращиваем начального слоя «демонической брони» у обладателя «проклятого» колдовского дара появлялась возможность посещать церковь и ходить по «освященной» земле. Правда, «выносливость» и реакция ведьмака на «божественное слово» — молитву, крестное знамение и святую воду, и прочие священнодействия варьировалась в довольно широких пределах.

Стойкость ведьмака к церковным таинствам[1] зависела прежде всего от веры священнослужителей, которые их проводили. И вообще, именно вера, со слов Афанасия, была единственным мерилом единения с Богом и проводимости в мир Его божественной благодати.

Если вера священнослужителя была крепка, то таинства, проводимые им, действовали намного эффективнее, чем если бы он проводил их не от души и сердца, а так — чисто «для галочки», как надоевший, но обязательный элемент «церковной программы».

Ну, а если уж за дело брались благочестивые подвижники[2] или святые отцы, в итоге своей деятельности канонизированные церковью, эффект мог быть просто сногсшибательный. Тут уж не помог бы ни шестой чин, ни «энергетическая броня» — от ведьмы только бы клочки по закоулочкам полетели.

Существовала еще одна большая опасность для ведьм — это нарваться в церкви на древнюю намоленную икону. Как утверждал основатель — этот эффект тоже напрямую проистекал из веры. Ведь настоящая искренняя молитва имеет силу, а святые изображения служат каналами для проведения в мир Божественной благодати.

Когда верующие молятся перед иконой, они не просто произносят слова — они вступают в живое общение с лицами, изображенными на иконе, и через них — с самим Богом. Со временем, благодаря множеству таких молитв, икона начинает излучать особую духовную «атмосферу» и Божественную силу, которую даже не имеющие никакого дара верующие могут ощущать.

Ну, а ведьмам и тёмным колдунам лучше с такими иконами не встречаться совсем — ничем хорошим для них такая встреча не закончится. Мало того, что они полностью блокируют дар тёмного малефика, попавшего в зону их действия, так ещё и заставляют мучиться в жутких корчах. А действие некоторых икон «особой святости», могло распространять своё влияние на целые города, в которые никакому колдуну, ведьме, нежити и нечисти не было больше хода.