— Из-за Василя она заварилась и всякой дури, которую люди себе надумывают, вперемешку с правдой.

Полностью истинным в липовских байках о вилах было только одно: духи деревьев — всегда женские. Остальное являлось в большей или меньшей степени чушью, а истории про женитьбу на виле были чушью особенно зловредной.

— А все ж я мог бы…

— А мы с капитаном Фаркашем могли бы еще вчера, а не сегодня, всех, кто к лесорубам ходит, по головам пересчитать и строго-настрого запретить им из дому ночью выходить, если бы догадались заранее, что Сорин — не случайная жертва. И еще много чего могли бы… всегда есть что-то, чего ты вообще-то мог бы, но не сделал, потому что ты — человек, а не всеведущий Господь. Успокойся уже. Делай то, что можешь сейчас: амулеты. И на Плугошорул вечером приходи обязательно.

— Вы и там задумали чего?

— Задумал. На всю деревню амулетов не напасешься, зато в таком обряде защиту посильнее поставить — как делать нечего. Очень он нам сейчас кстати придется. Ты колдун, так что будешь мне помогать, вместе с бабкой Андрой и Марией, чтобы вышло как можно лучше.

— Приду, — пообещал Горан, кивнув.

— Вот и отлично, а я пока съезжу обратно в лес, наконец-то поговорю с Василем по душам… Крылья нам тоже нужно до завтра найти. Если крылья ей не вернем, с чем угодно еще и затеваться смысла нет.

— Да не знаю я! Вот вам кре…

Договорить, а тем более перекреститься, Василь не успел, потому что Кайлен все-таки схватил его за грудки и приложил об стену. Василь глухо тюкнулся затылком о бревна сруба.

— Не знаю… — тихо, почти шепотом проговорил он, тряхнул головой и жалобно уставился на Кайлена расфокусированным взглядом.

— Отпустите вы его, Неманич, — хмуро попросил Фаркаш. — Он, похоже, правда не знает.

— А что, если я ему шею ровно за это и сверну? — прошипел Кайлен, приподняв Василя от земли и сильнее вдавив в стену. — За то, что врать взялся вовсе на пустом месте.

— Если вы ему шею свернете, мне вас придется арестовать, и это нам всем доставит серьезные неудобства, — невозмутимо сообщил Фаркаш.

Кайлен издал что-то очень похожее на недовольное рычание, будто это он тут волком был, а не Шандор. Потом еще раз приложил Василя об стену, напоследок, и отпустил прямо в сугроб, в котором они стояли. Тот равновесие не удержал и грохнулся вперед, на колени.

— Отвечать надо за свои слова, — бросил ему Кайлен через плечо, достал портсигар и резким нервным движением отщелкнул крышку. — А за их последствия — тем более. Трепал деревенским байки про «бабу с крыльями» ты, сдается мне, куда охотнее, чем нам потом про это рассказывал…

Кайлен закурил, так же резко щелкнув зажигалкой, а Василь сдавленно кашлянул и принялся нехотя вставать.

— Я ж не знал… — прокряхтел он.

— Я ему сейчас все-таки голову откручу, — пригрозил Кайлен и стремительно повернулся к Василю. — Чего ты не знал, что из-за твоих баек в деревне уже два трупа? Или ты не знал, что мы дольше разбираться будем, когда ты делаешь вид, будто тебя это вовсе не касается? И что трупов из-за этого еще больше станет? Ну, рассказывай, чего ты не знал⁈ — потребовал он, нависнув над поднимающимся на ноги Василем, отчего тот отшатнулся, снова потерял равновесие и упал уже назад, плюхнувшись в снег, из которого только что выбрался.

— Малодушие — это грех! — веско заявил Фаркаш тоном заправского церковника.

— Et ideo, sicut praesumptio est peccatum, ita et pusillanimitas,[1] —задумчиво процитировал Кайлен «Сумму теологии» Фомы Аквината. Ему всегда нравилась эта фраза.

— Я ничего не понял, — честно сознался Шандор.

— Да и не надо, — милостиво разрешил ему Кайлен. — Поехали обратно, у нас дел полно.

— Иногда я подзабываю подробности того, почему опасно врать в глаза жителю холмов, — усмехнувшись, сказал Шандор, когда они подошли к стоящей чуть поодаль самоходке. — Но вы, Неманич, или эйра Эйлин мне непременно рано или поздно напоминаете.

Кайлен хмыкнул.

— Эйра Эйлин ему бы все-таки свернула шею, надо полагать… А я — слишком летний добряк. Бабочки, цветочки и все в этом роде.

За время поездок туда-сюда и разговора с Гораном Кайлен действительно изрядно успокоился, так что поначалу на Василя реагировал исключительно с легким раздражением. Но тот решил отпираться до последнего и заговорил только тогда, когда лично Кайлен, не пожалев эбед, сообщил, что он сядет в тюрьму за украденный у кузнеца нож.

То и дело повторяя, что ничего он не крал, Василь доложился, что «бабу с крыльями» увидели в лесу возле вырубки трое деревенских: покойный Матей и еще двое, Санду и Титу. А Василь им рассказал все-все, что знал на этот счет — про то, как они в деревьях живут, и про то, что можно такую в жены заполучить, если крылья у нее отобрать и спрятать. А кто нож взял, он не знает.

И даже кто на ней решил жениться не знает, деревенские потом все меж собой об этом трепались несколько дней и в лес ходили по двое, по трое и всей толпой, бабу разыскивая. А позавчера Василь ее сам увидел ночью в окно между деревьев, уже без крыльев. А потом Сорина мертвого нашли — и он испугался, что его во всем виноватым сделают. А он не виноват, он даже не знал про украденный нож.

На этом очередном «не виноват» у Кайлена нервы и сдали. Так он объяснил Марии, вернувшись в деревню, почему просит ее погадать: сам не может, до сих пор слишком сильно злится.

— На что злишься-то?.. — недопонимающе спросила Мария, проведя рукой по его волосам. — Ну, трус, ну дурак… Полно таких!

Кайлен задумчиво нахмурился, соображая, как ей лучше рассказать, чтобы точно понятно было.

— Ну, представь, что меня бы тут не было. Не вообще не было, а сейчас, когда это все случилось, — поспешил добавить он, вспомнив о ее вчерашних переживаниях. — Ну, уехал я куда-нибудь, к примеру. И вы тут без меня пытаетесь понять, что со всем этим делать. Если бы Василь сразу пришел и рассказал все, что знает, Горан бы про нож довольно быстро догадался. И как быть, тоже быстро сообразил бы: у него один готовый амулет есть уже, он знает, для чего они нужны и как ими пользоваться. А потом и крылья бы нашли. Ну а если бы не рассказал, вы бы намного дольше думали, а каждая новая ночь — это новый покойник… Понимаешь?

— Почти, — Мария закусила губу.

— Вранье — как ржавчина. Даже если начинается с маленького пятнышка, потом непременно расползется, если не оттереть. И может полностью разрушить все что угодно, каким бы прочным оно ни было изначально.

Он перешел на какие-то совсем уж поэтические образы, но когда начинаешь объяснять вещи, составляющие основу колдовства, это случается сплошь и рядом. Они исходно — не для ума, а для кэтаби, их чувствовать надо. Как и все то, что обычно в стихах пишут. Ложь Кайлен чувствовал всегда, даже малейшую — ровно так, как сегодня, когда ощутил, что лесорубы ему чего-то не договаривают. И ее разрушительную силу — тоже. Просто «видел вторыми глазами» и все. И тем, кто видел так же, не было нужды объяснять на словах: Андра, к примеру, как старая ведьма, прекрасно понимала, а вот Мария пока не до конца.

А у народа холмов был эбед, и им не требовалось наживать опыт, чтобы ощущать, насколько ядовито вранье. Основа, из которой вырастали все их способности и все их колдовство, имела прочные корни только тогда, когда эс ши ясно видели и ощущали собственную суть. Которая всегда проявлялась очень ярко, когда эбед действовал в полную силу. Кайлен, к примеру, был веселым и дурковатым авантюристом. Именно поэтому после того, как ему пришлось успокаивать сразу нескольких нервных женщин у тела Сорина, Шандору потом досталось шуточек про самоходку: они тоже были частью эбеда.

Ложь всегда затуманивала ясность восприятия не только тем, кому врут, но и тем, кто врет. Запутывала, дезориентировала, искажала. Если врешь, тебе все время приходится держать в голове не только истинное положение вещей, но и все, что ты наврал. И этот ложный образ отнимает внимание у настоящего, и чем больше вранья, тем сильнее отнимает. Поэтому жители холмов никогда не лгали: будешь обманывать — потеряешь связь с собой, а значит, и эбед. И поэтому они не выносили чужого вранья: были к нему предельно чувствительны, как Шандор к звукам по ночам.