Йоль и Йольтайд были временем помолвок. Женились на осеннее Равноденствие, а сватались — среди зимы. И в холмах — раньше, чем у людей, потому что и праздновать начинали раньше.

Эс ши, разумеется, тоже вступали в брак, их «похабные» привычки этому ничуть не противоречили, скорее наоборот. София Фаркаш была хорошей ведьмой и понимала все совершенно правильно: и дикие оргии, и домашние пироги в равной степени составляли плодородие и были его неотъемлемыми частями. Впрочем, на праздники в холмах о своих помолвках объявляли и оборотни, и подпактные колдуны: это было слишком хорошим ритуалом, чтобы упускать такую возможность. Но сами жители холмов — в первую очередь, хотя заключали браки они, в силу своей долгой жизни, намного позже людей.

Для человека Кайлен с семейной жизнью безнадежно опоздал: к его тридцати пяти уже положено было иметь не только жену, но и двух-трех детей, или хотя бы одного, если что-то не слишком складывается. А для эс ши ему еще и начинать думать о браке было рано. Но, видимо, будучи полукровкой, он, как всегда, завис где-то посередине между тем и этим, так что именно на этот Йоль неожиданно ощутил, что подумать уже пора бы… только мысли получаются какие-то не слишком радостные.

Меньше всего на свете Кайлену хотелось, чтобы с ним произошло то, что произошло с его родителями. А точнее, с его матушкой, потому как, случись подобное, Кайлен оказался бы именно на ее месте. Мелин Неманич очень любила мужа и всегда знала, что рано или поздно ей придется пережить его смерть.

Любой человек, даже не обладающий колдовским даром, мог, оставшись в холмах, прожить сколь угодно долго. Но ни один человек, будь он даже один из сильнейших подпактных колдунов Семиграда, как Неманич-старший, не мог из холмов выйти, когда заканчивался срок его жизни. В этом легенды не врали: всякий человек, вновь оказавшись среди людей через двести или триста лет, мгновенно умер бы от старости. Это они с матушкой, полукровки, могли сколько угодно уходить в холмы и выходить из них, заново молодея каждый раз. А отец не мог.

Лука Неманич слишком ценил свою свободу и слишком любил свою липовскую родину, чтобы расстаться с тем и другим навсегда. И в холмы уходить отказался даже в минуту тяжелой смертельной болезни. Кайлен на него за это никогда не сердился и не обижался, он прекрасно понимал. Но оказаться на месте матушки не хотел бы ни за что. И точно так же не хотел бы жить в холмах, если бы его жена оказалась из эс ши: он любил жить наверху, среди людей, не меньше, а может, и больше отца.

По всему выходило, что Кайлену следует искать отношений с такими же полукровками, как он сам. Но выбирать себе женщину подобным образом казалось ему дикостью: выходи за меня замуж, потому что все остальные мои любовницы — что человеческие, что нечеловеческие — мне для брака не годятся. Это выглядело как бред. Да, собственно, им и было.

Посему, задумавшись вчера ночью о браке, Кайлен, во-первых, осознал глубочайшую безнадежность своего положения, а во-вторых, в очередной раз ощутил, как иногда тяжело быть полукровкой, который нигде не свой: ни в холмах, ни среди людей. Последнее ощущение и лишило его праздничного настроения напрочь и заставило сбежать домой, в единственное место, где, по его собственным ощущениям, он все-таки был своим полностью. Хотя бы для парочки живых существ, собственной экономки и Мариуса. Насчет Нивена он уже не был так уверен: что на уме у корриганов, не всегда могли понять даже жители холмов.

Вспомнилось это все Кайлену совершенно некстати: ехать на самоходке в горы среди зимы в таком меланхолическом расположении духа было развлечением так себе. Поэтому он всю дорогу старательно отвлекался, переругиваясь с ворчащим Шандором сквозь громкое тарахтение мотора. Когда они доедут, настроение вряд ли станет праздничным, но точно будет немного получше: там, в конце концов, Мария, она всегда делает настроение лучше.

Доехали они хорошо и быстро: все жители окрестных деревень спозаранку устремились в город на ярмарку и успели раскатать дорогу после снегопада своими повозками. Так что Кайлен зря волновался… а может, хорошо на Фаркаша отвлекся. В любом случае, спустя всего каких-то полчаса они уже выбирались из самоходки на окраине деревни: ведьмы и колдуны всегда жили у околицы, а то и за ней, и бабка Андра не была исключением.

Шандор, выбравшись из самоходки, первым делом возблагодарил господа и всех святых, которых смог припомнить, что они доехали целыми и невредимыми и у них ничего не взорвалось и не отвалилось. А Кайлен первым делом закурил: все утро он этого старательно избегал, пока окончательно в себя не придет, и теперь, еще и с дороги, курить хотелось зверски.

Ионел выгреб их вещи из самоходки и понес в дом, а навстречу ему из дверей тут же выбежала Мария, придерживая рукой наскоро накинутый на плечи овчинный кожух. На бегу поздоровавшись с Ионелом, она устремилась к Кайлену, который с удовольствием поймал ее в объятья, кинув на землю недокуренную сигариллу.

— Ты приехал, — радостно сказала она, обхватив его рукой за шею.

— Разумеется приехал, — согласился Кайлен. — И даже безо всей этой истории приехал бы, только позже, на Святки…

— Хорошо, что раньше, — довольно ответила Мария и тут же, смутившись, нахмурилась и тряхнула головой. — То есть, с покойным Сорином все вовсе не хорошо, а что приехал — хорошо.

— В дом пойдем, замерзнешь, — проворчал Кайлен и потянул ее за собой, обнимая за талию.

Они тут, у забора, уже одни стояли: Шандор тоже успел уйти вслед за Ионелом. И было, конечно, приятно побыть немного вдвоем, а не в маленьком деревенском доме, набитом людьми и нелюдьми, но не на морозе же. Успеют еще потом наедине остаться, он тут надолго.

Душевное состояние и впрямь на глазах стало получше, потому что Мария была ему рада, и он тоже был ей рад и с удовольствием ей любовался. Эти ее каштановые кудри вместе со светло-карими глазами и медной кожей то и дело вызывали у Кайлена чувство, что от нее должно пахнуть шоколадом. Но от нее, как и всегда, пахло ромашкой и чередой, которыми она мыла волосы, и немного овчиной кожуха. Простые понятные сельские запахи, такие же, как жизнь Марии и она сама. Кайлену это нравилось.

Сейчас они, конечно, сразу же пойдут на тело смотреть, а потом до вечера крутиться будут без передышки, так или иначе. Тем ценнее нынешняя короткая минута, вернувшая ему если не праздничное настроение, то некоторое душевное равновесие уж точно.

— Жить будете в доме у сестры моей, — уверенно сообщила старая Андра, оглядев гостей из города. — Троюродной. Они к родне на все праздники уехали, к дочке на ту сторону горы, а за домом нас попросила приглядеть… Ну уж, полицейский из города точно приглядит хорошо! — она уважительно взглянула на Фаркаша. — Ионел, ты иди-ка там печку натопи, пока они по делам ходят…

Ионел недовольно скривился: ему, похоже, тоже хотелось «ходить по делам» с Кайленом и Шандором, а не с дровами возиться. Но возражать бабке он не решился, даром что сухонькая старушка была его меньше раза в три: ее авторитет был непререкаем.

— Мне помощь Ионела может понадобиться, — сжалился над ним Кайлен, получив в ответ полный искренней благодарности взгляд.

— А, ладно, сама протоплю… — махнула рукой Андра. — Мария, обед сготовь, — велела она и, не дожидаясь ответа, принялась надевать кожух, чтобы пойти в дом к сестре.

Она всегда была такая: решительная и стремительная, и всех вокруг заставляла шевелиться с той же скоростью, даже если они сопротивлялись. Впрочем, домашним тираном Андра не была, внуков воспитывала с любовью, пытаясь восполнить им все возможное после смерти матери. Ее дочь, Мирела, пала жертвой собственной самоотверженности, отправившись в соседнюю деревню в зимний буран помогать роженице, невзирая на дурные предчувствия, терзавшие всех трех ведьм семейства — и ее саму, и Андру, и Марию. Увы, предчувствия были не напрасны: Мирела погибла в метели. Отец Ионела и Марии, Марчел, смерть жены переживал тяжело и дома оставаться не мог, так что подался в моряки — и до сих пор плавал, возвращаясь в деревню изредка с заморскими диковинками в подарок детям и свекрови. Так что Кайлен с ним до сих пор даже познакомиться не успел.