— Но вы потемну не ходите, — велела она. — Садитесь-ко прямо сейчас за стол, а потом я вам завтрак соберу — и к сестре в дом пойдете. Сразу вместе с Марией. А то начнете тут середь ночи шнырять туда-сюда…

— О чем разговор? — спросила Мария, которая как раз вошла в дом с двумя ведрами воды и услышала только последнюю фразу.

— О том, что мы сейчас ужинаем, а потом сразу идем с тобой в дом к твоей внучатой тетке, — пояснил Кайлен. — Чтобы по улице не ходить, когда стемнеет.

Мария залилась румянцем и потупилась. Кайлена ужасно умиляло это ее непременное смущение в чьем-нибудь присутствии, притом что наедине она уже давно не смущалась совершенно. Он забрал у нее оба ведра по очереди, потому что она так с ними в руках и стояла, поцеловал ее в щеку и отнес воду к печке, где ей положено было быть.

— От же дожила к старости! — радостно восхитилась Андра. — Господа с города мне по дому работу делают!

— Еще и княжеского рода, — добавил Кайлен.

— Красота! Но вы все равно давайте за стол садитесь, гость все-таки. И стряпать не умеете.

— Я кофе умею варить, — похвастался Кайлен.

— Не люблю я его, этот кохфей ваш, а на старости лет и вовсе вредно, — отмахнулась бабка. — А то б, конечно, не отказалась, чтоб мне князья кохфей варили. Кто ж откажется?

Следом за Марией пришел Ионел с дровами и запасами из погреба к ужину и тоже уселся за стол. Они так же весело говорили про все подряд, забавное, обычное и необязательное. И так было лучше всего, когда где-то в лесу поджидала настоящая нешуточная опасность. Беспрерывно бояться — только хуже делать.

А потом они пошли в дом сестры Андры, получив с собой целую корзинку снеди к завтраку. Потому что с утра под Брумалию темень стоит и нечего шнырять. Когда веселый дух общего застолья улетучился, вид Марии сразу сделался задумчивый и даже, вроде бы, немного печальный.

— Ты чего? Боишься? — спросил ее Кайлен, едва они зашли в дом.

— Я ж ведьма, нешто мне нечисти бояться? — уверенно возразила Мария.

— А в чем тогда дело? — спросил он, притянув ее к себе за талию, и погладил кончиками пальцев по щеке.

— Так, думаю всякое… — она слегка нахмурилась.

— Может, поделишься?..

— Потом, — ответила она, мотнув головой. — Обещаю, потом скажу. Не хочу сейчас. Сейчас хочу, чтобы ты меня поцеловал.

Такие просьбы Кайлен был готов выполнять незамедлительно и сколько угодно. Поэтому они даже керосинку не зажгли, так и остались в темноте в подступающих сумерках. Кровать тут располагалась прямо за печкой, которую к вечеру еще раз протопил Ионел, так что было не просто тепло, а даже жарко. В самый раз, чтобы без сожалений поснимать с себя всю одежду, которая мешает только.

Все же вчера Кайлену этого не хватило, он сейчас очень явственно ощущал. И еще — что здесь, с Марией, даже лучше, чем вчера, невзирая на то, что там все было пронизано древней магией холмов. Зато здесь и с ней он хотел сейчас быть целиком и полностью, а это для успешных ритуалов плодородия, возможно, важнее всего остального.

И еще она была прекрасна. И этим запахом ромашки и череды от длинных каштановых локонов. И своей совсем не аристократической ширококостностью — свидетельством того, как крепко она стоит на земле, вырастает прямо из нее, будто молодое крепкое деревце. И своим трепетным смущением при других, и своей откровенной пылкостью с ним наедине — такой сильной, что от нее бы, пожалуй, можно было поджечь позабытую ими керосинку.

Кайлен искренне восхищался каждой женщиной, которая привлекла его внимание, не важно, оказывались они в итоге в одной кровати или нет. Он восхищался Эйлин, которая держала с ним дистанцию тщательнее, чем солдаты в парадном строю — потому что она считала, что главе Надзора Кронебурга не следует путать служебное с личным ни при каких обстоятельствах. Он восхищался Надой, липовской дворянкой, замученной до полусмерти своим мужем-алкоголиком. Когда тот все-таки умер, свалившись с крыльца собственного дома и свернув шею, у нее даже сил этому обрадоваться толком не было.

Фаркаш некоторое время подозревал Наду в том, что она его сама со ступенек столкнула, но Кайлен его заверил, что она была на это просто неспособна: на такое требуются хоть какие-то воля и решимость, которых у Нады вовсе не осталось. Худая и какая-то посеревшая, будто выцветшая, она последовательно посещала все приличествующие кронебуржским дворянам мероприятия, шурша черным траурным платьем, и тихо незаметно сидела там в углу. Выделялись в ее внешности только огромные светло-серые печальные глаза на изможденном лице. Кайлен тщательно ухаживал за ней каждый раз, когда они встречались, она каждый раз делала вид, что не замечает этого и принимает за обыкновенную вежливость.

— Что ты в ней только нашел? — как-то раз спросил его Вирджилиу, молодой румельский дворянин, наследник хорошего состояния и большой любитель светского веселья. — Вокруг множество красавиц, еще и помоложе.

— Не бывает некрасивых женщин, Вирджилиу, — серьезно сказал ему Кайлен. — Бывают только несчастные.

— Хочешь сказать, все красавицы счастливы?

— Нет, еще бывают те, у кого неплохо получается скрывать, что они не слишком счастливы…

Вирджилиу тогда, по всему, счел высказывания Кайлена странной благоглупостью. И передумал только через полгода, когда, вернувшись из путешествия, обнаружил, что Нада из затравленной жизнью женщины превратилась в изящную красавицу. И очередь мужчин на утешение несчастной вдовы стоит вовсе не из-за наследства — которого у нее толком не было — а только из-за ее очарования.

На ухаживания Кайлена она так и не ответила. Достаточно оказалось самого по себе того факта, что за ней несколько месяцев кряду ухлестывает один из главных дамских угодников Кронебурга. И настойчиво продолжает, невзирая на то, что она его игнорирует. Ей этого хватило, чтобы снова поверить в себя. Нада была умной женщиной — Кайлен всегда безошибочно выбирал исключительно умных и талантливых — поэтому еще через полгода как-то раз подошла к нему и спросила:

— Скажите честно, господин Неманич, вы тогда это делали, чтобы поддержать меня?

Он улыбнулся и отрицательно помотал головой:

— Нет, чтобы поддержать вас, я всего лишь был слишком для самого себя настойчив. Обычно, если мне отказывают, я отвязываюсь намного раньше… Но вам я был просто обязан доказать, что вы прелестны.

Ее польщенный и благодарный взгляд Кайлен помнил всегда. И продолжал восхищаться ей всегда, когда видел, даже если она была вместе со своим вторым мужем — значительно более приятным человеком, чем первый. А еще Нада была идеальным примером того, что никакая сила эбед не способна заставить человека сделать то, чего он не захотел делать. Или захотел не делать. Все человеческие легенды как одна утверждали, что эс ши способны очаровать и соблазнить любого. Людям слишком нравилось в такое верить, но это было неправдой.

Самим жителям холмов эбед был нужен для того, чтобы чувствовать друг друга, обмениваться ощущениями и переживаниями, не произнося слов. Эс ши всегда могли выбирать, насколько глубоко им воспринимать чужое и поддаваться ему. Люди — не могли, за исключением хорошо обученных колдунов, люди проникались любыми эмоциями жителей холмов, которые те распространяли вокруг. И впечатлялись до глубины души, поскольку люди всегда впечатляются теми, кто вызывает у них сильные чувства. Однако не бегут в койку с каждым, кто их впечатлил, с каждым, кто вызвал у них симпатию, или даже желание и влюбленность.

Просто у эс ши получалось очаровывать людей чаще, чем у людей друг друга, но между «чаще» и «всегда» все еще лежало огромное расстояние. И еще один нюанс, разумеется, заключался в том, что жители холмов могли очаровать только тех, кем и сами были очарованы. Поскольку те, кто нравился эс ши, ощущали исходящие от них приятные эмоции, а вот те, кто им не нравился — совсем наоборот. Так что Кайлен мог соблазнять женщин и запугивать преступников с примерно равным успехом.