Потому что иначе нельзя.

Это невозможно. Это цена судьбы - да, чёрт возьми - это судьба привязала его к этому выбору. Эта она ради своего мифического развлечения тащит его по песку, цепью прикованного к заду пескомерки. Смотрит, как он терпит боль, и знает, что он сам себя решил приковать.

Он просто не может по-другому. Другого выхода нет. Вот сейчас он вдруг плюнет и скажет “ребята, я ухожу”. Сможет ли? Да и если скажет, что будет делать потом? Уйдёт и будет знать, что мир умрёт по его вине?

Кто, если не они? Кто вообще решит встать на защиту чёртовой Десейры, кроме кучки безумцев, готовых отдать свои жизни за идеи или за тех, кого любят?

Иномирцы? Даже великий Отто Ин отвернулся от Десейры, когда пришла пора кардинально её менять; нет, чёрт возьми, никто из иномирцев и пальцем не пошевелит ради чужого мира, если этого не сделал даже Отто.

Местные? Часть из них кричит о наступающем конце света и радуется ему, как взошедшему после самой тёмной ночи солнцу. Другая же часть молится на тех, кого, возможно, и не существует. А последняя вообще не заботится об этом; эти рейдеры знают, что умрут завтра и думают лишь о том, что будет “сегодня”. Конец света им безразличен. Нет, они тоже не помогут.

Дьяволы? Ха… Даже Иистиру не настолько важна Десейра, как она важна Кобре. Дьяволы все такие разные, но при этом совершенно одинаковые; им важен Инфернум. Им важны их высокие посты в достатке, власти и наслаждении. Им важны их дома, их души, милость самого бога в их окне. Если Десейра сгорит, они найдут, как на этом построить ещё больше власти.

Остаётся только он. Кобра. И те немногие, что встали с ним. Те немногие, кому просто повезло оказаться с правильными картами за столом ужасной игры.

Кобра родился тут. Он тот, кто знает цену доброму отверженному сердцу. Тот, кто видел достойных среди местных и знает, что им нужно спасение. Тот, в ком достаточно отваги подставить свою грудь под пулю.

Разве не это есть определение храбрости? Испытывать страх, испытывать сомнения, но всё равно делать то, что правильно?

И разве храбрость и безрассудство не ходят вместе?

Что может быть хуже похмелья?

Ворчун знал много ответов на этот вопрос; гниющая рана, засада на тебя спящего (вместе с похмельем особенно!) и прочие напасти. Однако этим утром у него появился ещё один ответ, и он хотел, чтобы тот никогда в его жизни не появлялся.

Это “похмелье” было отвратительнее прочих; он знал, что многих оно заставляло копаться в себе неделями, а лично его оно даже лишало смысл жить.

Подумать только! Стоит человеку пойти на смерть, и тут же от него отворачиваются! Да чёрт побери, молодец Ворчун, отлично всё продумал.

Больше всего ему хотелось, чтобы его сейчас кто-нибудь спросил, как он себя чувствует, чтобы дать спросившему в морду. Делу это не поможет, но на душе легче станет; по крайней мере, так он считал раньше.

“Последний день стоит провести с семьёй”, - думал он - “Это будет правильно”, - думал он.

Теперь он хотел плюнуть вчерашнему себе в лицо, забить на эту неделю и даже не прощаться с ними. Провести всё время в гараже и уехать, как появилась бы возможность.

У внутреннего двора, куда закатили Исследователя после пробной обкатки, собрались зеваки. Люди с самого утра пытались заглянуть за песчаные стены и заслоны Владыки, дабы увидеть технологическое чудо.

Ворчуну пришлось чуть ли не протискиваться через толпу: он жалел, что не остался в Исследователе, как это сделали остальные из экипажа. Он должен был проснуться тут вместе с командой, а после с утра оставить Город Славы позади. И считать, что его тут будут ждать…

Впрочем, нельзя быть настолько скотиной. “Я сделал всё правильно. Я пытался сделать всё как можно лучше, просто не вышло”, - повторял он себе. - «Лучше знать, что тебя никто не ждёт, чем рисковать и заблуждаться, что всё иначе».

Зеваки обсуждали махину. Подкатили собственные тачки, чтобы взобраться на их крыши. Ворчун на кого-то гаркнул, кто-то чуть не схватился за нож, но заметив знак милости Влыдыки, что Ворчун высоко держал над головой, стража поспешила ему на помощь.

Знаки - вещь полезная. Ворчуна тут уже все знали и по внешности, и по манерам, и по голосу; помнили, как он гонял механиков. Однако его облик мог принять кто угодно - маг, перевёртыш или паранормальная гадость. Значок же был слабой, но гарантией, что Ворчун - это Ворчун и никто другой. Другому пришлось бы такой украсть.

Впервые за долгое время над Исследователем почти никто не работал; не шипела сварка, не искрили приборы, не шумели шуруповёрты, зато к своему удивлению Ворчун увидел Молчуна.

Тот, полураздетый, заляпанный краской, стоял на механическом подъёмнике и основательно украшал Исследователя, рисуя на нём племенные кахаширские символы; солнце, закрываемое холмом из костей, незнакомые иероглифы, круги с отпечатками ладоней.

И если обычный маляр взял бы кисть или баллончик, то Молчун обмакивал руку в ведро с токсичной краской и малевал ею. Предплечье от этого казалось вымоченной в крови. Ворчуна передёрнуло. С кровью ему начинали сниться отвратительные сны, и он не имел понятия почему.

- И какого хрена ты делаешь с моим Исследователем? – рыкнул Ворчун наверх, сложив руки на груди.

Любой другой на месте Молчуна подпрыгнул бы на месте, но оживший костяной утёс лишь спокойно повернулся и поставил ведёрко с краской.

- Традиция, - коротко ответил он. - Тебе нужна удача?

Ворчун фыркнул; он не был в настроении затевать спор с кахаширом; рисунок уже в процессе, стереть так просто его не выйдет. Может быть в своей мастерской Ворчун и был Молчуну начальником, но здесь, среди песков, он был ему напарником. А если напарник решил нанести на корпус безобидные росписи, то хрен с ним, пусть наносит.

- Удача нихрена не решит, Молчун. Да и бес с тобой, делай что знаешь.

Молчун довольно выразительно приподнял бровь и посмотрел вдогонку Ворчуну. Потом повернулся, взял ведерко и продолжил размалёвывать корпус, старательно выводя пальцами линии.

Ворчун раздражённо бухтел про себя: - “Удача. Судьба. Ха! Понтовенькие словечки для дураков, считающих, что они не властны над своими жизнями. Всё в мире хаотично, но имеет чёткие паттерны. Окажешься не в том месте не в то время и с не той экипировкой, так пески мигом приберут твоё имя. И не важно, что ты - напыщенный идиот, думал о себе, о своей судьбе и удаче”.

Его сейчас бесило всё, но он не чувствовал сил, чтобы выплеснуть раздражение, потому медленно закипал внутри. Его раздражала Голди с чёртовыми заумными фразочками (“ладно, дельтану я, бача” - вот и хрена оно значит?!). Раздражал Исследователь; семь последних дней он себя изводил, копошился вокруг него, считал, что что-то вот непременно не так, ночами не спал, но ни на сантиметр к решению проблемы не приблизился, а время потерял. Ценное, чёрт возьми, время, которое можно было провести в другом месте! А этот камнелобый просто разукрашивал махину дикарскими знаками удачи, видно думая, что «удача» закроет все просчёты!

Его бесила любая мысль о Кобре - воистину, султане дураков; а сам Ворчун - недовольный султанский шут. Набрал команду дуралеев, чьих жизней не жалко, приказал построить себе трон и собрался на нём ехать взрываться во имя великих целей и славы.

Господи, кого понабрал! Ворчун бы и слова не сказал, будь это толковые мужики вроде Молчуна. Будь это легендарные Стрелки с Кардеморна, хвалёные мницовцы в крутых экзоскелетах или, на крайний случай, хотя бы люди Владыки. Настоящие люди Владыки, а не это злато-белое недоразумение в образе кибернетической старухи.

Но нет, зачем! Первых поискать мы не решились, вторых убедить с нами работать мы не смогли, а третьих мы не попросили. Нам что дали, то мы и взяли! Безумную кровавую бестию (наверняка присланную Домом Крови, что на них охотится!), да разбалованную старую профурсетку из стали.