По мере того как Юй Ай описывал истинное положение дел, он горячился все больше и больше:
– А теперь взгляни на наш Пурпурный дворец: что у нас осталось, кроме отголосков былой славы учителя? Притом в мастерстве ты нисколько не уступал тому же И Бичэню. Пожелай ты войти в мир цзянху и, быть может, сумел бы побороться за место в десятке лучших мастеров Поднебесной. Однако ты выбрал уединение, предпочел сидеть в глуши и безвестности! Но если мы продолжим упорствовать в своем недеянии, на смену нашему учению придут другие, и неважно, сколь глубоки наши познания и как далеко мы продвинулись в своем совершенствовании!
Следом Юй Ай заговорил о смуте, что терзала всю Поднебесную, чем уже воспользовались адепты других учений:
– Сейчас мир погружен в хаос, каждая даосская школа стремится выделиться. В то же время буддисты и конфуцианцы в борьбе за влияние предлагают хитроумные планы, один другого диковиннее, дабы просвещенный государь подчинил себе всю Центральную равнину. Даже неправедные школы не остались в стороне! И только наши адепты ни во что не вмешиваются! Просто сидят на горе, заткнув уши и делая вид, что это их не касается! У нас в руках великолепный меч, но мы избегаем сражений! И что нам делать, если буддисты или конфуцианцы помогут объединить Поднебесную? Останется ли место для нас, даосов?
Поделившись тревогами, Юй Ай ненадолго умолк, чтобы продолжить уже спокойным тоном:
– Послушай меня, шисюн, я и в мыслях не допускал, что способен заменить тебя. И сам знаю: сердца чужеземных варваров не таковы, как наши. Сговор с тюрками – всего лишь часть моих замыслов. Но ты бы воспротивился и помешал мне, а потому оставлять тебя на горе Сюаньду было нельзя. Вот я и решился на столь отчаянный шаг. Но теперь ты вернулся к нам, и я прошу: не уходи, останься с нами и поправь свое здоровье! Ты ведь останешься?
– И что же будет через десять дней? – мрачно осведомился Шэнь Цяо.
Юй Ай застыл в недоумении.
– О чем ты?
– Как ты объяснишь братьям по учению, да и всем остальным адептам, мое возвращение на гору Сюаньду? И что ты объявишь на всю вольницу-цзянху, когда соберется совет Нефритовой террасы?
На это у Юй Ая слов не нашлось. И тогда Шэнь Цяо стал допытываться:
– На каких условиях вы сговорились с тюрками?
– Прости, шисюн, но подробности я оставлю при себе.
– А если я воспротивлюсь?
Тот промолчал.
– Если воспротивлюсь, – неумолимо начал Шэнь Цяо, – ты тут же посадишь меня под замок в какой-нибудь из павильонов. Я буду настоятелем лишь на словах, притом заточенный в четырех стенах и света белого не видя, и все для того, чтобы я не мешал твоим великим замыслам… Не так ли?
Его догадку снова встретили красноречивым молчанием.
Шэнь Цяо тяжко вздохнул и печально заметил:
– В детстве ты часто болел, и хотя был старше меня на целых два года, любил покапризничать, требуя большей заботы. Позже, возмужав, ты целыми днями напускал на себя степенный и строгий вид, опасаясь, что совсем юные адепты не станут тебя уважать, а то и начнут пренебрегать тобою. И я еще помню, как ты гонялся за мной и кричал на весь двор, требуя называть тебя шисюном…
Когда речь зашла о прошлом, черты Юй Ая чуть смягчились.
– И я помню те времена. В детстве я отличался дурным нравом: к другим относился холодно, неугодных высмеивал и преследовал, и те не знали, куда от меня деться. Шимэй и вовсе меня избегала. Из всех наших братьев лишь ты был достаточно добр и кроток, чтобы сносить меня.
– Каким бы кротким я ни был, но даже у моего терпения есть предел, – резко возразил Шэнь Цяо. – Ты так жаждал мой пост, что сговорился с Кунье и подстроил мое поражение… Что сказать? Я сам виноват, что ошибся в тебе и подставился под удар. Но тюрки уж слишком алчны до власти и славы, к тому же давно замыслили захватить исконные земли хуася! С самого своего основания Сюаньду не помогала ни одному государству взять верх над другими и покорить Поднебесную, и уж тем паче не до′лжно ей сговариваться с тюрками!
На это Юй Ай горько усмехнулся:
– Так и знал, что ты отвергнешь мои замыслы. А иначе зачем мне было идти на отчаянный шаг?
– Быть может, предыдущие настоятели-чжанцзяо и ошиблись, решив сохранять недеяние и держаться вдали от мира, однако они были правы в том, что никогда не помогали тюркам. Еще не поздно повернуть назад, одумайся!
– Я уже принял решение и от своих замыслов не откажусь, – сердито возразил Юй Ай. – Как и ты, я вырос на горе Сюаньду и всем сердцем желаю нашей школе процветания. Как видишь, мои намерения ничуть не хуже твоих, так к чему строить из себя совершенномудрого? Разве во всей Поднебесной только ты один прав, а остальные ничего не смыслят? Почему бы тебе не поспрашивать других на горе Сюаньду? Все эти годы наши соученики молчали, но разве в глубине души они не ропщут? Послушай, что я решил. На совете Нефритовой террасы я во всеуслышание объявлю, что школа Сюаньду снова набирает учеников. С притоком свежей крови слава нашего монастыря будет только множиться, и тогда секта Тяньтай и академия Великой Реки никогда не превзойдут нас!
Шэнь Цяо ничего не ответил ему. Договорив, Юй Ай тоже умолк. Вспышка гнева прошла, как не бывало, и лишь часто вздымающаяся грудь выдавала, что он до сих пор сердит.
Двое бывших соучеников стояли на ночном ветру друг против друга и не желали продолжать этот разговор, но и разойтись они тоже не могли.
Юй Ая взяла досада, от утраты болело сердце: он видел, что все кончено, близкими друзьями и соратниками им больше не быть. Доверять друг другу, как в старые добрые времена, уже невозможно.
Шэнь Цяо прервал молчание первым:
– Вижу, ты тверд в своих замыслах, стало быть, говорить больше не о чем, – сказав так, он хотел было развернуться и уйти.
– Куда же ты? – окликнул его Юй Ай.
– В поединке с Кунье я потерпел поражение и тем самым опозорил нашу обитель, – спокойно ответствовал Шэнь Цяо. – Я не смею да и не считаю себя достойным возвращаться на пост настоятеля-чжанцзяо, не говоря уж о том, в каком свете тогда предстанет наша школа в глазах чужаков. Что до отравления… доказательств у меня нет. Даже если посмею обвинить тебя, боюсь, мне никто не поверит. Скорее другие решат, что я просто наговариваю на тебя, не желая мириться с разгромным поражением. Ты уже все продумал, так какое тебе дело, куда я пойду? Куда бы я ни направил свои стопы, что бы ни сделал, а твоим великим замыслам не помешаю.
– Но ты ведь получил тяжкие раны, – ласково напомнил Юй Ай. – Не уходи от нас, лучше останься и подлечись.
Но Шэнь Цяо упрямо покачал головой, отвергая его предложение. Он снова развернулся, дабы удалиться, но тут позади раздался голос Юй Ая:
– Я не позволю тебе уйти, – сказал он властно и холодно.
– А если я того желаю? – ответствовал ему в тон Шэнь Цяо.
Юй Ай предпочел не отвечать, а снова прибегнуть к уговорам:
– Ты вырос на горе Сюаньду, с самого детства знаешь всех ее обитателей. Как ты можешь вот так бросить нас и уйти? – принялся убеждать он, взывая к дружеским чувствам и здравому смыслу.
Но Шэнь Цяо был непреклонен:
– Сговора с тюрками я не потерплю и никогда не соглашусь на твои замыслы.
Услышав, что шисюн не передумает, Юй Ай сменил ласку на угрозы и принялся чеканить каждое слово:
– Отчего ты думаешь, что твое согласие требуется? Четверо из семи старейшин горы Сюаньду уже одобрили мои намерения, трое других давно ушли в затвор, и житейские заботы их ничуть не волнуют. Что до наших соучеников, то все они негласно меня поддерживают. Старший шисюн человек кроткий, даже мухи не обидит, и говорить с ним об общем деле бесполезно – все равно ничего не добьешься. Остальные четверо братьев и младшая шимэй, быть может, обрадуются твоему возвращению, однако тебя вряд ли послушают. Все мы знаем, что нашей школе нужны перемены. Я не хочу остаток жизни наблюдать, как наша великая обитель приходит в упадок… никто из нас не хочет! Как думаешь, какими силами я сумел уладить насущные дела и заступить на пост настоятеля-чжанцзяо? Без молчаливого согласия и поддержки соучеников у меня бы ничего не вышло. Пойми же, шисюн, твой образ мысли, как и воззрения нашего учителя, а с ними и убеждения предыдущих настоятелей уже неприменимы в этом мире! Как горе Сюаньду остаться в стороне и печься лишь о своем учении, когда в Поднебесной свирепствует смута!
