Она шагнула к русской путешественнице, положила руки ей на плечи и коснулась губами края ее губ, сначала осторожно, затем — более уверенно и страстно. Так Рабие прильнула к ней, словно тонкая былинка под порывом ветра к стволу дерева, крепкого, высокого, надежного.

— Чего ты хочешь? — Анастасия слегка отстранилась, однако удержала красавицу за гибкую талию.

— Мне нравится твоя одежда… — Усмехнувшись, татарка провела пальцами по оловянным пуговицам мундира, по жесткой лосиной портупее и взялась за рукоять шпаги. — Вижу, одежда у тебя мужская. Ты даже носишь меч…

— Да. Я умею пользоваться им.

— Ты занимаешься мужскими делами. Что хорошего ты нашла в мире мужчин — мерзком, грубом, грязном, бессердечном? Зачем он тебе?

— Иногда это интересно.

— Тогда расскажи мне о нем! — Сестра каймакама обеими руками схватила воротник кафтана и ловко спустила мундир с плеч русской путешественницы.

— Будь по-твоему… — Анастасия бросила кафтан на диванчик-сет и повернулась к Рабие. — Однако по-татарски я говорю плохо. Да и мясо сейчас остынет, будет невкусным. Садись к столу, а там посмотрим…

Мещерский ужасно злился на госпожу Аржанову потому, что она, согласившись обедать отдельно ото всех, поставила его в трудное положение. Во-первых, надо было следить, как внизу в большой кунацкой вместе пируют русские и татары. Во-вторых беспокоиться, чтобы сестра каймакама Абдул-бея не выкинула какой-нибудь номер и не покусилась бы на жизнь его подопечной за закрытыми дверями комнаты на верхнем этаже.

По просьбе поручика Глафира, взяв поднос с разрезанными арбузами и дынями, поднялась наверх и без стука вошла к своей хозяйке. Ничего тревожного или опасного она там не обнаружила. Обе дамы сидели у столика на подушках, скрестив ноги по-турецки, и с аппетитом поедали шашлыки. При этом они весело болтали. Кувшин, полный бузы, который горничная оставила здесь перед обедом, был совершенно пуст.

Глафира, взяв тарелку с пирожками «самса», поставила на ее место фруктовый десерт. Анастасия поймала взгляд горничной и приказала:

— Немедленно! Одна нога здесь, другая там и так же обратно. Два высоких стакана. В первом — до половины водка. Во втором — до половины вода.

— Все ясно, ваше высокоблагородие…

Рабие долго не соглашалась отведать русского национального напитка. Она что-то слышала о его невероятной крепости. Анастасия демонстративно выпила воду из стакана. Прекрасная татарка хотела лишь пригубить, но Анастасия, взяв гостью за плечи, почти насильно влила ей в рот всю водку сразу. Рабие закашлялась, замахала руками, на глазах у нее выступили слезы, и она без сил откинулась с подушек на ковер. Анастасия склонилась над сестрой каймакама, нежно погладила ее по щеке и сказала, что вот теперь они — настоящие подруги. Рабие обвила ее шею руками и улыбнулась.

Действие алкоголя не заставило себя ждать. Сначала гостья захотела петь, потом — танцевать, потом пожелала, чтобы русская путешественница ее приласкала, и стала раздеваться. Глафира вместе с Анастасией помогли ей и в одной батистовой рубашке до пят уложили на матрас, который развернули прямо у столика. Через несколько минут Рабие, укрытая одеялом из верблюжьей шерсти, погрузилась в беспробудный сон.

Когда Анастасия спустилась вниз, на первый этаж, в большую кунацкую, взору ее представилась картина поистине эпическая. В комнате на ковре и подушках, разбросанных повсюду, широко разлеглись хозяева и гости, подданные великой царицы и вольные сыны степей, объятые сном. Особенно трогательно выглядели Cеит-Мемет и сержант Чернозуб, прикорнувшие на одной подушке в обнимку и под одним, очень коротким одеялом, из-под которого торчали их громадные ступни.

Те две бутыли с бузой, что привезли татары, были пусты и лежали опрокинутыми набок возле дастархана — сервированного прямо на ковре, покрытом скатертью, угощения с пиалами, тарелками и блюдами. Неприкосновенный запас экспедиции госпожи Аржановой — восьмилитровый бочонок водки — находился тут же. Анастасия подошла к нему и открыла краник. Несколько капель русского национального напитка упало на дно ее кружки. Больше ничего не хранилось теперь в этой деревянной емкости.

— Хорошо погуляли… — раздался у нее за спиной насмешливый голос князя Мещерского.

Молодой офицер, одетый в кирасирскую желтую епанчу с пелериной, стоял на пороге и держал в руках фонарь. Он вернулся со двора, где с проверкой обходил конюшни, сараи, ворота и заборы. Время близилось к полночи. Во всей усадьбе бодрствовали только три человека: Анастасия, Глафира и князь Мещерский.

Горничная поставила греться самовар и отправилась в кладовую. Там ей удалось найти маленький горшочек меда и связку бубликов. Пить чай с медом и бубликами, твердыми, как камень, они собирались на кухне.

— Так что, по-вашему, это было? — спросил Анастасию Мещерский, окуная в чай для размягчения обломок бублика с маком.

— Визит вежливости! — с вызовом ответила она.

— Ладно, Анастасия Петровна, не злитесь. Лучше объясните мне все по порядку…

Анастасии не хотелось признавать свою ошибку. Письмо, переданное ей в день первого покушения Сеит-Меметом, следовало показать полномочному представителю России при ханском дворе господину Константинову, чтобы перевести его правильно, от первой до последней строчки. Тогда бы она вовремя узнала, что оно написано не Рабие, которая ни читать, ни писать не умеет, а может по-арабски вывести только свое имя. Автор письма — каймакам Абдул-бей. Он воспользовался знакомством сестры с русской путешественницей, состоящей в дальнем родстве с губернатором Новороссийской и Азовской губерний, чтобы обратиться к Светлейшему князю Потемкину напрямую и приватно с какими-то важными предложениями. Что это за предложения, Рабие понятия не имела. Брат послал ее в Бахчи-сарай передать русским символический «бакшиш» и пригласить в Гёзлёве снова, коли в тот раз они столь поспешно покинули город и не повстречались с ним…

— Она привезла какие-то подарки? — удивился Мещерский.

— Да. В моей комнате находится коробка с серебряным кофейным сервизом на шесть персон. А для вас — десять фунтов турецкого табака и кальян с золотой насечкой.

— Возвращаться сейчас в Гёзлёве… — Мещерский задумчиво помешивал ложкой в чашке с горячим чаем.

— Но ведь фрегат придет в Балаклаву, — сказала Анастасия. — Это условлено давно. Предупредить мы никого не успеем.

— Еще неделя здесь… — Князь посмотрел в окно, выходящее на темный двор усадьбы, забитый повозками гостей. — А надо ли?.. Что подсказывает вам женская интуиция, Анастасия Петровна?

— Уезжать немедленно! — Она даже стукнула кулаком по столу…

Во время последней аудиенции, данной им русской путешественнице в той же Кофейной комнате, Шахин-Гирей заметно волновался.

Сначала он взял в руки чашечку с кофе, потом поставил ее снова на столик «кьона» и зашагал взад-вперед по ковру. Анастасия говорила стандартные вежливые фразы о том, как ей понравилась столица крымско-татарского государства, как дружелюбны люди, населяющие ее, как интересны достопримечательности. В конце своей речи она выразила благодарность Его Светлости за сердечный прием, оказанный ей во дворце.

Хан остановился перед ней. Теперь он должен был говорить, но почему-то хранил молчание. Анастасия в удивлении подняла глаза на правителя. Может быть, она что-то сделала не так, нарушила дипломатический протокол?

— Госпожа Аржанова, — весьма торжественно произнес Шахин-Гирей. — Я душевно рад, что вы не скучали здесь и нашли в нашей стране преданных друзей. Надеюсь, покинув ее пределы, вы не забудете наше восточное гостеприимство. Пусть напоминанием о нем станет мой маленький сувенир…

Хан достал из-за широкого шелкового пояса оклеенную бархатом коробку, нажал на потайную пружинку, и Анастасия увидела драгоценности отличной работы, из золота, с крупными бриллиантами: два кольца, два браслета и пару сережек. «Маленький сувенир» стоил не менее тысячи российских рублей.

— Oh, mon Dieu! — вырвалось у нее восклицание, потому что в минуты сильного волнения она всегда переходила на французский язык. Но затем Анастасия ваяла себя в руки. — Право, не знаю, Ваша Светлость, могу ли я принять от вас такой… как бы сказать… сувенир.