Например, он предлагал в апреле 1782 года один из крепостных батальонов перевести на полевое содержание и создать цепь постов вдоль береговой линии Керченского пролива – для демонстрации силы и круглосуточного наблюдения за передвижениями татар на Тамани. Два русских военных баркаса с парусно-весельным снаряжением и однофунтовой пушкой должны были, по мысли Веселитского, постоянно крейсеровать около Камыш-Буруна и устрашать тех, кто захочет через пролив переправляться. Также очень просил полномочный министр и посол, чтобы генерал-майор не доверял льстивым посланиям Бахадыр-Гирея, ибо ситуация в крымско-татарском государстве близка к критической. Судя по донесениям секретных агентов Веселитского, старший брат хана на турецкие деньги завербовал отряд черкесов, изгнал с Тамани чиновников, верных Шахин-Гирею, присвоил себе доходы со здешней ханской таможни, а 120 сейменов, присланных из Бахчисарая для наведения порядка, попросту разоружил.
К несчастью, Федор Петрович Филисов к этим советам не прислушался. Он воспринял их как совершенно недопустимое, грубое вмешательство в собственные прерогативы. Потому солнечным майским днем переправа с Тамани в Крым под дулами грозных русских пушек прошла у бунтовщиков быстро, спокойно, без сучка и задоринки.
Убрав паруса, первым к пристани приблизился двухмачтовик, на котором находились зачинщики мятежа: сам Бахадыр-Гирей, его средний брат Арслан-Гирей, его племянник Мехмет-Гирей. Матросы еще не успели навести швартовые канаты на кнехты пристани, как с борта корабля посыпались, точно горох, люди из их охраны, числом – около пятидесяти человек. Они отличались от прочих неким подобием униформы – все в черных черкесках – и почти единообразным вооружением: кинжалы «кама», кавказские шашки, кремнево-ударные ружья за плечами.
Затем с корабля на пристань перебросили трап. Бахадыр-Гирей, медленно и важно шагая по нему, ступил на землю. Тотчас его охрана опустилась на колени и склонила головы до земли. Подобным образом здесь полагалось приветствовать только одного человека – хана, повелителя крымско-татарского народа.
– Аллах акбар! – Бахадыр-Гирей поднял правую ладонь к небу.
– Аллах кадыр! Аллах даим![96] – дружно отозвались воины.
Пристань и прилегающие к ней дорога и поле постепенно заполнялись людьми, прибывшими с Тамани. Черных черкесок, коричневых папах и ружей за плечами насчитывалось лишь сотни полторы. Зато преобладали восточные кафтаны всех расцветок, чалмы, фески, круглые татарские черно-каракулевые шапочки. Вооружение этой толпы составляли только копья разной длины и конфигурации и кинжалы у пояса. Немало было и совсем безоружных. Они занимались разгрузкой: выводили с парома лошадей и волов, выкатывали двухколесные арбы и четырехколесные мажары, выносили сундуки, корзины, хурджины – перекидные мешки из толстого холста.
С высоты бастиона крепости Керчь обер-комендант, не прибегая более к помощи подзорной трубы, мог наблюдать это внушительное зрелище. Оно нравилось ему все меньше и меньше и все больше вызывало тревогу. Некоторое оправдание своим действиям генерал-майор находил, вспоминая фразу из второго артикула Кучук-Кайнарджийского мирного договора: «…быть татарским народам вольными,… независимым от всякой посторонней власти…»
В общем-то, об этом писал ему и Бахадыр-Гирей. В апреле его письма приходили часто, их привозил с Тамани один и тот же чуходар – военный курьер. Похоже, татарский вельможа знал о конфликте обер-коменданта с полномочным министром. В своих посланиях, исполненных на отличной пергаментной бумаге арабской вязью и с приложением двух чернильных печатей – собственной и брата Арслан-Гирея – он, витиевато рассуждая, внушал Филисову одну мысль: русская администрация не должна вмешиваться в семейные споры между представителями владетельного рода Гиреев.
«За помощью божьей ни от вас, почтенного приятеля нашего, ни от нас, здесь находящихся, противного мирному трактату (то есть Кучук-Кайнарджийскому договору. – А. Б.) ничего не будет, ежели дружески посудите, то из сего быть ничего и не может… За Божьей помощью, получа сие письмо и узнав слова наши, берегитесь думать о чем другом, но о дружбе нашей представьте. Шахин-Гирея, братца нашего, да благославит Бог ханством и народами. Все мы по законам и обрядам приводить народ в спокойствие должны, а иных споров между собой не имеем… Во всяком случае, мы мирный трактат почитаем, и Богу известно, что в противность онаго ничего не делаем. Ежели дружески рассудите, то у нашего братца, хана, лжи много и по дружбе ни в чем ложным словам его не верьте. С вами же наша дружба навсегда…»[97]
В самом дурном расположении духа Федор Петрович спустился с бастиона в свой кабинет, бросил на стол подзорную трубу и открыл заветную папку с документами. Все буквы, слова, запятые, точки и тире находились там, вроде бы, на прежнем месте. Однако генерал-майору почему-то вдруг почудилось, будто смысла длинных предложений он до конца не понимает. Неужели этот несчастный «штафирка» Веселитский был прав, а он, кавалер ордена св. Георгия 3-й степени Филисов, сегодня допустил ошибку, которая пагубно повлияет на его дальнейшую карьеру?…
Глава девятая
Танец дервишей
Письмо к полномочному министру и послу при дворе светлейшего хана Шахин-Гирея Турчанинов вручил Аржановой буквально за два дня до ее отъезда из Санкт-Петербурга. Также он объявил, что в связи с особой обстановкой в Крыму Петр Петрович Веселитский имеет право отдавать «ФЛОРЕ» распоряжения, разнозначные приказу. Анастасия удивилась. При первой поездке ей советовали с посланником Константиновым часто не встречаться и своими просьбами ему не докучать. При форс-мажорных ситуациях могла она обращаться только к Микису Попандопулосу, владельцу магазинов в нескольких крупных городах полуострова.
Обращения эти состоялись.
Аржанова запомнила греческого коммерсанта как человека доброго, отзывчивого, чувствующего себя в хитросплетениях крымско-татарской жизни, точно рыба в воде. Она было уверена, что новое поручение обязательно сведет ее с купцом снова. Начальство решило немного иначе: поскольку опыт она уже получила, то Попандопулос поможет ей лишь на первых порах, а при выполнении своей миссии советоваться она будет с Веселитским.
Анастасия ничего о нем не знала.
Статс-секретарь императрицы просил молодою женщину не беспокоиться. Он коротко обрисовал ей биографию дипломата. В ней была история, сходная с проишествием, пережитым Анастасией в Крыму в октябре 1780 года. Если Аржанову завела – вольно или невольно – в западню, устроенную османской разведкой, третья жена хана юная красавица Лейла, то Веселитского выдал командиру турецкого десанта в Крыму сераскеру Али-бею хан Сахиб-Гирей. Произошло это в июле 1774 года. Турки, в нарушение всех международных законов о дипломатической неприкосновенности, на глазах у посла умертвили его охрану и слуг, разграбили дом, а самого, заковав в кандалы, бросили в зиндан – глубокую яму, вырытую в земле.
Но мусульмане немного опоздали.
Суворов вместе с Каменским уже нанесли очередное сокрушительное поражение турецким войскам в битве при Козлудже. Султан запросил мира, и Кучук-Кайнарджийский договор был подписан очень быстро. Вместе с этим Екатерина II послала в Стамбул энергичную и гневную ноту. Она сообщала побежденным, что таким действием они нанесли России оскорбление, и требовала немедленно освободить Веселитского. Через три месяца турки отпустили пленника. Ничего они от него не добились. Хотели же, по своей традиции, одного: чтобы принял он ислам да выдал русские секреты, ему известные.
Рассказ впечатлил Анастасию.
Пусть облик, манеры и привычки этого человека оставались ей неизвестными, но его характер она теперь хорошо себе представляла. Она восхищалась им, ибо видела главные его качества: верность присяге и профессиональному долгу, несгибаемую волю и бесстрашие. Государыня повелела, и Веселитский в декабре 1780 года вернулся в ту страну, где выдержал сильнейшие испытания. Он не держал зла на туземцев, чье вероломство едва не стоило ему жизни.
